— В пределах наших планов, я надеюсь, — сказал Малинский. — Я все еще жду информации о выдвижении противником своих оперативно-тактических резервов на фланги. Так что следите, чтобы Губищев не слишком увлекался. Не позволяйте ему увлекаться нагрянувшей властью.

— Теперь об управлении ВВС. Каждый из командармов жаловался на них. Конечно, я понимаю, что они не могли не жаловаться. Но, кажется, у нас действительно возникли серьезные проблемы.

— Это действительно стоит внимания. ВВС сейчас пытаются справиться с ними. Самая большая проблема состоит в оценке нанесенного ущерба и распределении целей. Даже автоматизированные системы управления не справляются. Командование ВВС пытается делать хорошую мину, но, как я подозреваю, они оперируют, в основном, догадками. Я не считаю, что они эффективно задействуют все доступные силы.

— Конечно, мы говорим об весьма относительной эффективности. На грани хаоса. Но подумайте о том, что это означает для простого солдата там, в темноте, Павел Павлович. Продолжайте подгонять наших товарищей-летчиков. Но не настолько, чтобы это стало контрпродуктивным. Итак… Какова ваша общая оценка управления войсками? С точки зрения начальника штаба фронта?

— Лучше, чем я опасался, — ответил Чибисов. — Мы можем оперативно управлять действиями войск, хотя часто вынуждены полагаться на нештатные средства. Неразбериха на земле весьма значительна. Ситуация требует непрерывной работы. Вы знаете, что час назад наше антенное поле подверглось удару? В течение часа имели минимум возможностей. Это сильно сказалось на обновлении баз данных автоматизированных систем управления. Но мы восстановили до девяноста процентов антенн.

— Они попытаются атаковать бункер снова, — сказал Малинский. — И снова. Вы сможете определить, насколько они отчаялись по тому, насколько часто будут сотрясаться стены.

Чибисов кивнул. Он ощущал себя уставшим. Выложившимся. Но еще так много дел должны быть сделаны. Дым от сигареты Малинского начал проникать в его легкие, и он непроизвольно коснулся кармана, где лежали таблетки.

— Таким образом, — заключил Малинский. — Наши действия можно оценить как более чем удачные. Хотя, как я считаю, удача — это такая вещь, значение которой должно быть сведено к минимуму. — Малинский посмотрел на карту, сосредотачиваясь и приводя в порядок хаос мыслей в сознании. — Маршал Крибов в восторге оттого, что мы не взваливаем на него свои проблемы, и он может полностью сосредоточиться на юге. Американцы, со своей вечной непредсказуемостью, оказывают ожесточенное сопротивление. И немцы на юге сражаются также упорно, как и американцы. — Малинский остановился на минуту, собираясь с тревожными мыслями. — Да, нам повезло. Но этим вечером наступает первое серьезное испытание. Сегодня ночью и завтра утром. Если их контратаки так и останутся локальными, а Старухин к полудню добьется прорыва, они не смогут остановить нас до Рейна. — Малинский улыбнулся. — И там они тоже не смогут нас остановить.

Леонид спокойно сидел в кресле у окна, хорошенько набив живот и мечтая о доме. Автомат лежал на коленях. Он него ощутимо несло запахом серы. Он не чистил оружие после боя. Однако при первой же возможности отмыл от крови и грязи гимнастерку, которая теперь сохла на спинке чьей-то брошенной кровати.

Война казалась безмятежно далекой, и Леонид убедил себя, что внес свой вклад в правое дело. Пусть сейчас воюют другие. Он переменил позу, глядя в прохладную темную ночь, не сосредотачиваясь ни на чем конкретном. От движения в карманах шваркнуло пластмассой о пластмассу. Он набил карманы кассетами, которые нашел в соседней спальне, скорее всего, принадлежавшей девочке-подростку. Радуясь находке, он не думал о том, что не может прочитать, что написано на этикетках и не может узнать любую из групп, изображенных на маленьких красочных вкладышах в коробках. Высокое качество печати и живой вид исполнителей радовали его.

Далеко над горизонтом, за частоколом темных елей, ночное небо сверкало, как будто вдалеке шел титанический праздник. Иногда яростные вспышки приближались к ним, сопровождаемые ударами в литавры, но затем вновь отступали. Леонид думал о том, что другие солдаты там сейчас испытывают то же самое, что и он этим днем. С одной стороны, он думал о том, что ночной бой еще страшнее, но с другой, казалось, ночью легче оставаться незамеченным.

После того, как бой стих, он нашел остатки своего взвода удивительно легко. Интенсивность стрельбы упала до минимальной, как будто кто-то закрыл кран. Звуки боя сменили резкие выкрики офицеров. Раненые тоже кричали, но офицеры, казалось, кричали на них, чтобы заглушить суровую реальность ощущением всеобъемлющего контроля.

Серега остался верен себе и принялся рассказывать байки о том, как скосил из своего пулемета неисчислимые полчища врагов. Леонид заметил, что большая часть боезапаса все еще была при нем, но он принял эти сказки, не выражая ни согласия, ни неверия. Машина их отделения пропала, но лейтенант Корчак, их политрук, принял под свое командование младшего сержанта Кассабьяна, и их отделение снова стало частью армии. Корчак похвалил их за храбрость и спросил, как они себя чувствовали теперь, когда стали ветеранами. Но было очевидно, что его не интересовали их ответы. Политрук был расстроен тем, что многие комсомольцы роты, помогавшие ему в воспитательной работе, были убиты или ранены. Казалось, что наиболее активные и восторженные коммунисты привлекали к себе смерть. Когда Корчак отошел, Серега с иронией заметил, что война не так уж и плоха, если поубивала столько подхалимов. Затем он рассмеялся и принялся иронизировать на тему того, чем сам Корчак занимался во время боя.

Их подразделение стояло на месте, в то время как другие ушли вперед, туда, где гремел бой. Корчак вернулся и заявил, что они должны помочь собирать раненых, пострадавших за дело международного мира и социалистического братства. Санитары, такие же молодые парни, как и остальные солдаты, были явно в растерянности перед таким бардаком. Они вроде бы как обычно склонялись над кем-то из раненых, и, казалось, играли с ним. Но Леонид не верил, что они действительно знали, что делать.

С одной стороны, Леонид удивлялся себе. Он отнюдь не возражал против того, чтобы поднимать и переносить раненых. Он хотел, чтобы им стало лучше, хотя их страдания и не производили на него глубокого впечатления. Он бормотал какие-то слова утешения, повторяя всем невезучим ребятам, что с ними все будет в порядке. Правила требовали, чтобы офицеров относили в санчасть в первую очередь. Но сейчас офицеры тоже были простыми парнями или молодыми мужчинами, которые не излучали власти, а просто молчали от шока, жаловались на свои беды или стонали от дикой боли. Солдаты загружали раненых офицеров в небольшую колонну санитарных машин, а потом грузили на оставшиеся места младших по званию раненых. Когда санитарные машины потянулись в тыл, они приступили к кропотливой работе по сбору основной массы раненых и погрузке их в обычные транспортные грузовики. Нескольких раненых солдат противника игнорировали до последнего, но потом все же погрузили в уже переполненные машины. Большинство машин с ранеными не сопровождались санитарами, только в двух были офицеры, почему, Леонид так и не понял. Корчак приказал всем поменьше касаться темы раненых.

Когда раненые, наконец, были собраны, солдат из роты Леонида погрузили на боевые машины, которые все еще были на ходу. Леонид, Серега и сержант Кассабьян ехали вместе с оставшимися без машин членами экипажей, половина которых, как знал Леонид, принадлежала парадному батальону. Атмосфера сильно изменилась, и к солдатам вернулась расслабленность и разговорчивость. Дождь, наконец, прекратился, и они ехали по немецким дорогам с открытыми верхними люками десантного отделения, держа оружие наизготовку и просто глядя на проносящиеся мимо картины.

В поздних сумерках они проехали через деревню, улицы которой, казалось, были усеяны бриллиантами — отражавшими зарево пожаров осколками битого стекла. Вдоль по улице, там, где огонь еще не дошел до зданий, окна закрывали плотные шторы, отчего дома напоминали маленькие крепости. Но разорвавшийся в конце улицы артиллерийский снаряд снес взрывной волной шторы со всех ближайших окон, сделав их похожими на темные, мертвые глаза. Леониду казалось, что последние нетронутые дома смиренно ждали своей участи, будто овцы на заклание. На центральной площади деревни мертвые тела устилали собой тротуары, многие из них явно не были солдатами.