— Но для чего же тогда бороться с отчаянием, если Вселенная не имеет смысла?

— Ты должен быть уверен, что придашь ей смысл сам!

— А что делаете вы, если ваша вера вдруг пошатнется? Ведь, должно быть, бывают моменты, когда она шатается!

Текнор встал, медленно направился к одному из экранов.

«Тильзин» неподвижно висел в космосе на некотором расстоянии от газовой туманности, раскинувшей свой легкий шарф на фоне звезд. Космос тянулся во все стороны — черная бездна, изредка пробиваемая звездами.

— Что я делаю? Становлюсь лицом к Вселенной и, не строя особых иллюзий относительности этого жеста, смотрю в это лицо и плюю в него!

* * *

— Мы выходим из гиперпространства, Тинкар! Ты идешь?

— Куда?

— К Тану. Он заметил сверхновую звезду, которая только что взорвалась, и вскоре мы остановимся на некотором от нее расстоянии. Наши астрономы хотят провести кое-какие наблюдения. Сверхновые, как ты знаешь, — большая редкость!

— Хорошо. Буду через десять минут.

Лицо Анаэны исчезло с экрана. Он снова упал на диван, взял стакан, выпил. Последнее время он много пил, но не пьянел. Вот уже три месяца, со дня возвращения.

Тинкар прожил их как во сне, один или почти один. По завершении двух часов военной подготовки он спешил к себе в квартиру, читал, размышлял, пил и спал. Вначале его навещали его земные товарищи. Мужчины быстро адаптировались. Ирия, после бурного периода привыкания, прекрасно вписалась в новую цивилизацию. Шок, который она испытала в дни революции, похоже, разом перерезал все ее корни. В глубине души он ей завидовал.

«Галактиане действительно изменили свое поведение, — подумал он. — Фактически, эту дорогу проторил я».

Анаэна пыталась развлечь его как могла, но само ее присутствие напоминало ему о прошлом, и он избегал ее. Она от этого страдала, что делало несчастным и его. Он наслаждался этим несчастьем, словно наказанием, ниспосланным кем-то или чем-то за его полузабытые грехи. Иногда к нему заходил (или вызывал к себе) Тан, пытаясь рассеять его мрачное настроение, потом в разочаровании уходил.

— Однажды он выздоровеет, — как-то сказал Тан племяннице. — Он не в силах простить себе ни смерть Иолии, за которую он считает себя ответственным, ни смерть других галактиан, погибших в том сражении. Я его понимаю, так как и сам ощущаю то же самое, но эта наша общая вина, а когда она разделена, ноша кажется более легкой.

— Как думаешь, он…

— … когда-нибудь полюбит тебя? Он всегда любил только тебя одну. К жене он испытывал большую привязанность и нежность, но я сомневаюсь в том, что он действительно любил ее. Он и сам это знает или чувствует, что только усугубляет его страдания. Но Тинкар молод, и в конце концов он забудет. Наберись терпения, ты моложе его, у вас есть будущее.

— Хотелось бы в это верить!

— Моя малышка Ана собралась замуж за планетянина? На «Тильзине» видали и не такое! — улыбнулся текнор.

— Но что же делать? Он так несчастен!

— Ничего. Совсем скоро он выздоровеет сам по себе… или не выздоровеет никогда. Но думаю, ты можешь надеяться.

Тинкар тяжело встал, провел рукой по коротким волосам, пожал плечами. Сверхновая. В конце концов, почему бы и не взглянуть? Еще недавно такая звездная катастрофа вызвала бы у него живой интерес. Теперь же…

— Только тебя и ждали, чтобы вынырнуть, — сказал текнор.

Он отдал приказ. Обзорные экраны утратили свой серый цвет. Все застыли в изумлении. На них смотрело огненное лицо, гигантское человеческое лицо, висящее в бездне. Под развевающейся на космическом ветру шевелюрой высокий лоб нависал над темными глазами; чуть ниже колыхалась длинная, широкая борода.

— Что… что это такое? — пробормотала Анаэна, прижимаясь к Тинкару.

— Сверхновая, — спокойно ответил текнор. — Но, призна́юсь, такого я не ожидал.

Он пробежал по клавишам настройки, лицо увеличилось в размерах, словно ринулось в сторону «Тильзина», одновременно теряя свою четкость, а затем все закончилось: осталось лишь облако кипящего газа, окружавшее то, что некогда было звездой.

Вспыхнул экран внутренней связи, на котором возник сияющий Холонас:

— Знамение, Тан! Знамение! Я все-таки дожил до этого момента! Бог простил людей!

Тан ответил не сразу. Должен ли он был лишить старого паломника иллюзий, или все же следовало оставить ему его успокоительную веру? Но, будучи хорошими астрономами, паломники вскоре и сами бы удостоверились в собственном заблуждении.

— Ты не пытался увеличить изображение, Холонас?

— За кого ты нам принимаешь? За детей? Конечно, это сверхновая. Но скажи, каковы были шансы на то, что, увиденная издали, она примет облик сверхчеловеческого лица? Говорю тебе, это — знамение, знамение, которого мы давно ждали! Славься, о Господи!

Экран погас.

— Что ж, — тихо произнес текнор, — паломничество закончено. Наши друзья вскоре снова станут такими обычными людьми, как и другие. Вот только станут ли они счастливее, когда возбуждение уляжется? Боюсь, это будет началом их подлинной трагедии.

Тинкар отвернулся, чтобы скрыть выступившие на глазах слезы. Иолия была бы счастлива. Но по его вине… Он прикусил губу и вышел из помещения.

Тинкар надел скафандр и проскользнул в переходный люк. Никто его не видел. Понемногу гудение насосов стихло, в тамбуре образовался вакуум. Он открыл внешний люк и ступил на корпус «Тильзина».

Корабль сверкал в потоках света, исходящего от сверхновой; звезда осталась далеко позади, превратившись в окутанный космами шар, потерявший какое-либо сходство с человеческим лицом. Тинкар сделал несколько осторожных шагов, добрался до низкого рельса, бежавшего по металлу в бесконечность, — одного из ста пятидесяти двух ограничителей поверхности. Он уселся на рельс. Через час астрономы закончат свои наблюдения, «Тильзин» перейдет в гиперпространство, и все, что находится ниже рельсов, исчезнет, а то, что находится выше ограничителей, останется в обычном космосе. В том числе и Тинкар — только уже без ног.

«Все произойдет мгновенно», — подумал он.

Сначала он хотел прыгнуть в пустоту, но воспоминание о первом падении остановило его. Зачем удлинять агонию? Теперь у него был час — нет, пятьдесят девять минут — на размышления о вечности.

Он чувствовал невероятную усталость, энергия его почти иссякла. Конечно, самоубийство считалось в Гвардии худшим видом бесчестья, если только ты не спасал себя этим от предательства, но где теперь была Гвардия, и что означало слово «честь»? У него не было будущего, ему не хватало мужества стать вечным изгнанником, тщетно пытающимся отыскать исчезнувший мир. Если бы только Иолия не погибла, если бы только он ее не убил!..

Анаэна! Анаэна, вероятно, поплачет. Она любит его. Ну и что же? Она легко найдет себе среди молодых людей «Тильзина» или других городов более достойную партию, чем он, и в конечном счете его забудет. Эта мысль оказалась горькой.

И все же ничего другого он сделать не мог. Он был кончен, стал пришедшим в негодность инструментом. Гвардия умерла, Империя умерла, его вера рассыпалась в прах, на душе висел грех убийства любимой женщины. Лучше всего было исчезнуть. Да и что ему делать среди этого чуждого ему народа — постоянно сожалеть о порядке, который он считал безусловно отвратительным, но который был порядком его мира?

Он ни о чем не сожалел. За исключением того, что касалось Иолии, совесть его была спокойна. В остальном же Тинкар был виновным не более, чем «Скорпион». Он был инструментом, инструментом, созданным таким образом, что галактианам никогда не удастся его переделать. Его руки убивали, служа Империи, но он не ощущал за это ответственности. Иногда, правда, что-то в нем возмущалось, но это случалось лишь в те моменты, когда Империя пыталась превратить его в палача. Такие чувства, наверное, обуревали гвардейцев, с самого начала вставших на сторону мятежников и обеспечивших успех восстания.