— Это правда? Откуда ты знаешь?

Джеральдина отвела взгляд.

— Ты ведь не думаешь, что я отвечу на этот вопрос.

— Ты мне подруга или нет?

— Твоя подруга — может быть. Но не тот человек, который теряет контроль над собой, едва почувствовав твой запах. Ты не говоришь, почему тебе так важен этот Тиндейл, а я не говорю, кто мои информаторы.

Информатором был маленький граф, который, будучи смотрителем королевских кораблей, во время войны оказался на очень важном посту. Он сам был в числе тех, кто помогал Тиндейлу и обеспечивал ему проезд по морю.

«Я рискую жизнью, чтобы Англия не застряла в темных веках, — икнув, поведал он ей. — Одно слово, произнесенное не в том месте, может стоить мне головы, но вам я доверяю. Я доверил бы вам свою жизнь, вы знаете это, Джеральдина?»

«Может быть, свою никчемную жизнь ты и доверил бы, — подумала Джеральдина. — Но не свое драгоценное имя». То, что он изливал душу шпионке, она говорить не стала.

— А если я скажу тебе, почему Тиндейл так важен для меня? — спросила Анна. — Ты хочешь узнать, почему он был у епископа Лондона? Потому что он просил его разрешения и поддержки в мероприятии, которое затянется на годы.

— И что он задумал? Построить дворец, в котором не плесневеют стены, как здесь?

— Перевести Новый Завет на английский язык, — с ликующим видом провозгласила Анна.

То ли от испуга, то ли от восхищения Джеральдина издала смешок. «Ересь». Все они еретики. Странный тип Тиндейл, маленький граф и похожая на сирену Анна Болейн. Нет ничего опаснее, чем быть еретиком. Никакая интрижка с королем, никакое убийство и никакие ложные показания под присягой не могли с такой же вероятностью привести человека на костер, как стих из Библии на английском.

— И ради этого ты готова поджариться на костре? — спросила она у Анны. — Ради перевода, который ты, как женщина, все равно не имеешь права прочесть?

— Ради новой эпохи, — ответила Анна. — Ради нашей эпохи, когда человек стоит в центре вселенной. Никто не думает, что у меня в голове больше, чем у Уильяма Комптона между ног, и мне так удобнее. Мне все равно, пусть никто не знает, что я достаточно глупа, чтобы иногда представлять себе мир, не прогнивший до мозга костей.

— И этот мир создаст для тебя Тиндейл? — спросила Джеральдина. Именно это поражало ее в Анне: та притворялась фривольной дамой, но внутри была похожа на луковицу, с которой не так-то легко снять шелуху.

— Тиндейл — английский Лютер, — ответила Анна. — Он обещал, что позаботится о том, чтобы каждый парень от сохи мог разбираться в Священном Писании лучше Папы.

— Это же верх ереси.

— Разве?

— Ты и сама это прекрасно знаешь. И какое тебе дело до парней от сохи?

— Какое вообще дело одному человеку до другого? — уже спокойнее поинтересовалась Анна. Затем ее голос снова стал тверже: — Как только Тиндейл окажется в безопасности на материке, он продолжит свой труд. И когда Библия будет переведена, она уподобится пушечному ядру, которое не остановить ни одному королю и ни одному Папе. Тогда можно будет пощупать руками то, что сегодня для нас под запретом. Мы получим право читать Библию, если нам это нравится. Право выйти замуж за графа, если нам не становится тошно от запаха у него изо рта. Право быть человеком и наслаждаться жизнью на земле.

Джеральдина натянула на себя пуховое одеяло.

— Давай спать, — произнесла она. — Можешь срывать мир с петель завтра, но только потише, чтобы тебя не услышал ни один шпион.

— Согласна, моя любимая шпионка. — Анна разбежалась, запрыгнула обратно в постель и бросилась на подушки. — Спокойной ночи, Джеральдина. С Новым годом.

Медленно, подобно тому, как сменяют друг друга прилив и отлив, заканчивалось лето. Оно было влажным, и люди возмущались испорченным урожаем, растущими ценами и мрачными предзнаменованиями. Но для Сильвестра это было лето с Фенеллой.

Счастье не отворачивалось от семьи Сильвестра много лет. На данный момент верфь его отца кормила тридцать рабочих и была самой крупной в Портсмуте. Отец также купил землю Мортимера Флетчера, заброшенную со дня смерти Ральфа. Его собственные строения нужно было расширять, и, кроме того, таким образом он оказывал услугу бывшему другу, который едва сводил концы с концами. Если бы все сложилось не так, как захотел Сильвестр, то Мортимер Флетчер мог бы и почернеть от голода, а его жена, которая сидела на своей скамейке, словно живой мертвец, не меньше. Но Джеймс Саттон всегда был очень мягким человеком.

С весны Сильвестр все больше и больше брал на себя обязанности отца. Тот по-прежнему отличался блестящим здоровьем, но работа в городском совете требовала времени, нужно было поддерживать бесчисленное множество связей и знакомств.

— Мне нравится наблюдать, как мой сын становится мужчиной, — сказал он Сильвестру. — Тем более если мне не дано увидеть, как становится женщиной моя дочь.

Сильвестр с удивлением обнаружил, что ему это тоже нравится. Он не был рожден строить корабли, не обладал и десятой долей гениальности Энтони, но подчиненные любили его, как прежде любили его отца. После стольких лет опеки ему очень приятно было самому заботиться о семье. Об отце, который осыпал его похвалами, о тетушке, которая вела хозяйство, похожее на смесь из королевского двора и приюта для бедняков. О Джеральдине в Лондоне, которой постоянно нужны были платья, о старой миссис Клэпхем и о Фенелле.

Когда он приходил домой после работы, Фенелла была там. Он чувствовал это, лишь сделав первый шаг в холл, и сердце подпрыгивало. В аромате дома появилась новая нежная нотка, пронизывавшая все. Нотка Фенеллы. Подбегая к лестнице и замирая, он слышал ее. Прошлым вечером они, как часто бывало, сидели в гардеробной и выслушивали проповеди тетушки Микаэлы.

— Господь Бог дал тебе роскошные волосы, гребешок ты эдакий, — ругалась она, — только бедный Господь не рассчитывал на девушку, которая не ухаживает за волосами. Чего ты ждешь, а? Что он спустится во плоти и расчешет твои космы?

— Не будьте так строги со мной, тетушка Микаэла, — отвечала Фенелла.

— Вы все так говорите. Мастер Сильвестр, который в жизни не сделал ничего дурного, и госпожа Джеральдина, которая проделывает это играючи. Карлос, мой ленивый повар-мопс, служанки, которые садятся мне на шею, и хозяин дома, прекрасный Seňor Ingles[2], любимая игрушка моей сестры. И только моя черная морская звезда никогда и бровью не шевельнул, когда я ругала его.

— Ваша черная морская звезда — это Энтони Флетчер?

— А кто ж еще? Темная половина твоего светлого жениха. С тех пор как моя черная морская звезда уехала отсюда, бедная моя треска, Сильвестр, стала совсем сухой — никто ведь не поливает. Хорошо, что у него есть ты и ему достается хотя бы немного солнца.

— Вы слишком добры ко мне! — восклицала Фенелла своим красивым, с некоторой хрипотцой и смешинкой голосом.

— Тут ты, может быть, и права, — отвечала тетушка. — Этот войлок у тебя на голове не заслуживает и доброго слова. Сто расчесываний вечером и сто утром — вот что нужно девичьим волосам. Моя мать считала каждое расчесывание, мне не забыть этого до конца своих дней.

Фенелла все еще смеялась, весело, нежно, но настоящей радости в смехе не было. «Все верно, — думал Сильвестр. — Мы с Фенеллой подобны двум высохшим рыбам, которым не хватает воды. Наш Энтони, наша вода, наша черная морская звезда, держал нас вместе, сколько мы себя помним». Что ж, по крайней мере они были друг у друга. Но то, что они друг у друга были, не означало, что они должны обходиться без солнца. Они слипнутся еще больше и будут крепко держаться друг за друга, пока не вернется Энтони.