Король пообещал, что если все пожелания будут удовлетворены, то корабел получит в награду то, чего ему хотелось больше всего на свете.

Невесту, с которой были связаны весенние настроения короля, звали Екатерина, она была родом из могущественной семьи Говардов и так же, как ее дядя, герцог Норфолк, считалась суровой католичкой. На момент заключения брака с Генрихом Английским, который называл ее розой без шипов, девушке было семнадцать лет.

Поездка казалась бесконечной. В карете было холодно, и Джеральдине чудилось, что град проникает сквозь щели. Свинцовая усталость сковывала тело, но о сне нечего было и думать.

Уснул лишь сидевший рядом с ней ребенок. Ребенок этот был странным, и это бросалось в глаза даже Джеральдине, которая в детях совершенно не разбиралась. Другие дети в столь нежном возрасте прижимались к матерям, но ее дочь к ней не прикасалась и спала с ровной спиной. В ней не было доверчивости, причина чего, возможно, заключалась в том, что Джеральдине никогда не хотелось стать ближе к ребенку. В отличие от Роберта. Он с самого первого дня был одержим любовью к малышке, и с каждым комплиментом, когда кто-то замечал исключительную красоту девочки, принимался сиять, словно люстра. Поскольку изнеженных сынков называли «маменькиными», то он говорил о Франческе: «Она папина дочка. Ее отец для нее превыше всего».

Это было смешно, и не только с одной точки зрения. Джеральдина застонала. Она хотела взять с собой няню, но та отказалась. «Я работаю на лорда Роберта, а не на вас», — презрительно бросила она ей в лицо, а когда Джеральдина хотела ответить как полагается, женщина отвернулась и, тяжело топая, вернулась в дом. Поэтому сейчас Джеральдине, не привыкшей заботиться о ребенке, оставалось радоваться, что дочь более-менее занята собой. Даже от одного взгляда на лицо девчушки боль становилась просто невыносимой.

Боль была хуже всего. Все остальное, в том числе холод, она выдержать могла, но боль была просто невыносимой. Каждая мысль, каждый обрывок воспоминаний делал ее резче и неистовей. «Мерцание свечей. Игра света, отражавшаяся на лице любимого». Джеральдина согнулась. Желание поднять руки и коснуться его лица было постоянным, что бы она ни делала и как бы далеко ни находилась от него. «В недосягаемой дали».

Она ничего не забудет. Ни единого мгновения. Каждое из них было драгоценным, даже те, от которых тело и душа выворачивались наизнанку и унижали ее — ее, Джеральдину Саттон, которая была уверена в том, что никогда не будет унижаться.

За окном один серый пейзаж сменялся другим. «Так и моя жизнь без тебя. Сделай мне больно, сделай меня слабой, унижай меня. Только не оставляй меня одну». Она поднесла руку к щеке, вытерла слезы, приложила палец к губам и почувствовала вкус соли. «Неужели только это и останется после меня? Одни лишь слезы. О, мой возлюбленный, мой единственный, я не выдержу этой кошмарной пустоты».

Закрывая глаза и прижимая руки к ушам, она на миг представляла, что чувствует тепло, исходившее от его тела, грубую шерсть одеяла, под которым они лежали вместе. Он оперся на локти, одеяло соскользнуло с его плеча. Ей никогда не хотелось прикоснуться к другому человеку, разве что к брату, который иногда, когда они мерзли, обнимал ее. А на этого человека она никак не могла насмотреться, не протянув к нему руку.

Тысячи раз она выводила рукой линию его плеча, гладила испещренную шрамами кожу.

— Тебе не было больно, правда? — вырвалось у нее. — Ты ничего этого не чувствовал?

— Конечно нет. — Его голос был холоден и прекрасен, словно отшлифованный металл.

— Они думали, что могут причинить тебе боль, а ты смеялся над ними. Если бы ты хотел, ты мог бы убить их одним мановением руки. Так, как Ральфа на верфи.

— Да. Так, как Ральфа.

— Расскажи мне, каково это — убивать.

Он смотрел куда-то вдаль своими черными как ночь глазами и видел что-то, видимое лишь ему, но теперь он повернулся к ней. Его улыбка была злой. Дьявольской.

— Разве ты сама не знаешь этого, Джеральдина?

Она вдруг почувствовала себя маленькой, сжалась.

— Мне всегда это хотелось узнать, — призналась Джеральди- на-девочка.

— Да, ты этого хотела. — Его злая улыбка не исчезала.

Он видел ее тогда. Он видел все. Она никому не могла рассказать, что сделала в тот день на солончаке и что на мгновение, всего лишь на один удар сердца, испугалась сама себя. Сразу же после этого пришел страх смерти, смотревший на нее стеклянными глазами кошки. Она отшвырнула в сторону безжизненное тельце и бросилась бежать прочь, но смерть следовала за ней по пятам. Даже когда девочка бежала изо всех сил, затылком она постоянно чувствовала ее ледяное дыхание. Оно было все еще там. Она так и не смогла от него избавиться.

Любимому ничего не нужно было рассказывать. Ее любимый знал все подробности, и смерть его не пугала.

Она хотела спать с ним снова, снова и снова. Кроме брата, она никогда не считала красивым никого из мужчин, а этот был страшен, как ночь и гнев, но достаточно было взглянуть на него, чтобы в душе взыграла тоска по нему.

Разговоры о смерти сводили ее с ума. Она вцепилась в его плечи.

— Пожалуйста, расскажи мне, каково это — убить человека, — прошептала она. — А потом возьми меня. Возьми меня сотню раз.

Когда она поняла, что всю жизнь была одержима вовсе не ненавистью к нему, не страхом, а странным желанием? В тот вечер они сидели на улице у рыбного пруда под черным небом и она гладила его лицо.

— Оставь это, — произнес он.

Она испугалась и остановилась.

— Но мне хочется этого!

— Тогда делай это с собой, а не со мной. — Он стряхнул с себя ее руку, словно пыль.

Расстроившись, она снова подняла руку и потянулась к нему. Разве она не Джеральдина, не ангел Портсмута? Разве все мужчины в зале не жаждали ее прикосновения? От его взгляда она застыла.

— Пожалуйста, разреши мне прикоснуться к тебе, — услышала она собственный плаксивый голос.

— Если ты хочешь переспать со мной, то так и скажи, — холодно заявил он. — А все эти игры можем опустить.

Ни один мужчина не должен был так разговаривать с дамой. Джеральдина отпрянула, но ее рука тут же снова легла на его щеку, стала гладить его кожу. Он молниеносно запрокинул голову. На миг ей показалось, что он вот-вот укусит ее, но он отстранился и поднялся.

— Что ты делаешь? — закричала она.

Он обернулся.

— А что мне делать? Иду ужинать с Сильвестром.

— Останься здесь, пожалуйста, останься здесь! — Она не помнила, чтобы когда-либо кого-либо о чем-то просила, не говоря уже о том, чтобы умолять.

— Зачем мне делать это?

— Я хочу спать с тобой, — ответила она тихим голосом, совсем ей незнакомым.

Он ничего не сказал, просто кивком дал ей понять, что она должна идти за ним. Вниз, к реке. Дьявол мог повелевать геенной огненной, но ее черный возлюбленный повелевал водой и черпал из нее силу. Вместо того чтобы взять карету, кучер которой стал бы сообщником, он сел с ней в лодку и поплыл под защиту корабля по черной стеклянной поверхности, в которой отражался звездный свет. Под белой тканью рубашки играли сильные мускулы. От сильного желания у Джеральдины закружилась голова.

Он провел ее на кормовое возвышение корабля, в каюту, где не горел огонь, и овладел ею на постели, застеленной одним только одеялом из грубой шерсти. Она никогда прежде не желала мужчину, а сейчас ей хотелось, чтобы это никогда не заканчивалось, но все прошло очень быстро. Он стянул с нее одежду, словно чистя орех, положил на спину и развязал ширинку. Затем сделал с ней это, не поцеловав, не погладив, не сказав ни слова. Казалось, ее охватило безумие и подняло вверх, над самой собой, над этим банальным миром. Это было безрассудство, сила, обыкновенное ощущение того, что она жива. Может быть, от убийства ощущения такие же? Один миг, когда ты перестаешь чувствовать себя человеком и начинаешь ощущать богом?