Настал час Роберта.

— Добрый вечер, мастер Флетчер.

Не переставая беззаветно работать с маслом, тот коротко ответил:

— Добрый вечер, милорд.

Роберт хотел оттянуть этот миг, но вдруг понял, что не сможет сдержаться.

— Я должен просить вас немедленно освободить помещение и передать мне королевский корабль. Ваша работа окончена. Королевская каракка «Мэри Роуз» с этого момента считается мореходной и будет отправлена в Лондон для получения военного оснащения.

Триумф оказался больше, чем он предполагал. На лице врага, которое так любила Джеральдина, отразились ужас, недоверие и чистейшей воды страх.

— Нет, — после довольно продолжительной паузы произнес он. — Корабль не мореходен. Даже при небольшой перегрузке или неправильном обращении с парусами порыв ветра может опрокинуть его. Кроме того, необходимо запечатать орудийные порты и сделать новые. В таком положении при малейшем крене через них пойдет вода. Вы знаете это так же прекрасно, как и я. Прошу вас, милорд, не впутывайте в это корабль.

Разве он не хвастался когда-то, что ничего и никогда не просит?

— Как занятно, — заявил Роберт. — И насколько же далеко ты готов зайти ради своей просьбы?

— Как вам будет угодно.

— Начнем с того, что ты встанешь на колени?

— Милорд, конечно же, вы вправе вести себя безжалостно по отношению ко мне, — сказал он. Ветер надул его рубашку, словно парус, растрепал черные волосы. Внезапно Роберту показалось, что он понимает, почему Джеральдина захотела его. — Давайте решим этот вопрос между нами и пощадим корабль.

— Интересно. И что же ты мне предложишь, если мы оставим это между нами?

— Все.

— И своих детей?

— Разумеется, нет. — Он мотнул головой.

— Нет? А я-то был уверен, что для тебя корабль важнее людей.

— Проклятье, на этом корабле будут ходить люди! — Он закусил губу от боли. — Делайте со мной что хотите, но оставьте корабль в покое.

— А если я не могу его оставить? Если я просто выполняю королевский приказ?

— Это чушь. Королю нравится моя работа. Если вы уничтожите этот приказ, который отдали себе сами, ему будет наплевать.

— Как бы там ни было, — усмехнулся Роберт, — тебе придется сделать что-нибудь для того, чтобы я уничтожил его. Иди сюда. На колени. Я могу делать с тобой все, что хочу, говоришь?

Флетчер застонал.

— Вам не кажется это глупым?

— Тебе судить. Мне не показалось глупым, что ты попользовался моей женой, совал в нее свой грязный член. Я думаю, тебе не покажется глупым, если я попользуюсь кораблем чистыми руками. Остальное я предоставлю тебе.

Флетчер подошел к нему. Опустил голову, проглотил свою гордость, словно хрящик, и опустился на колени, едва заметно отставив в сторону изувеченную ногу. Волна гнева захлестнула Роберта, он пнул по ней, и мужчина завалился набок, словно корабль с неправильно выставленным центром тяжести.

Роберт громко расхохотался.

— Что, не можешь даже на коленях стоять, калека? Ну же, стой, бурдюк с водой! Можно я повторю? Я ведь могу делать с тобой что захочу, верно?

Флетчер выпрямился на коленях. Роберт повторил это раз, другой, потом пнул его в пах, снова в бедро, повыше колена, чтобы он упал. Это должно было помочь. Но ему было противно. Он поднял с земли камень и швырнул ему в плечо, как кидали на ярмарке в карикатуры. Его враг испугался, обернулся и с трудом удержался, чтобы не упасть.

Когда он снова ровно стоял перед ним на коленях, Роберту вдруг захотелось прикоснуться к его строго очерченным скулам. Он отвесил ему две затрещины, затем поднял подбородок.

— Молодец, — похвалил он. — Но это ничего не изменит. Можешь вставать. Собирай вещи, поджимай хвост и катись отсюда. Завтра утром корабль покинет этот чертов сухой док, а до тех пор ты к нему даже не притронешься, иначе я немедленно прикажу схватить тебя и запереть в городской тюрьме.

От взгляда Флетчера он даже отпрянул.

— Значит, пытаться переубедить вас в этом бесполезно?

«А тебя? Разве я не просил у тебя прощения, разве не перепробовал все?»

— Ты меня слышал. А теперь хватит скулить! Убирайся отсюда! И чтобы мы друг друга поняли: твоя посудина древняя. Король думает о том, чтобы использовать ее в качестве брандера, и я буду советовать ему именно так и поступить.

Лицо врага перекосилось от боли.

— Ты что, не рад? — удивился Роберт. — Кто знает, где высадятся французы, может быть, прямо здесь, под твоим Портсмутом. И тогда ты сможешь посмотреть, как сгорит твоя обожаемая лоханка.

Его враг поднялся. Не проронив больше ни слова, он собрал в платок какие-то инструменты и ушел, ни разу не обернувшись, Роберт почувствовал, как железное кольцо сдавило его шею. Он набросил на плечи плащ. До утра он стоять не будет, подождет час-другой, а затем велит ожидающим в трактире офицерам подготовить корабль к отплытию.

Он мог бы зажечь огонь, позвать вооруженных людей, которые защитили бы его и корабль. Непонятно, почему он не сделал этого. Но он никому и ничего не смог уже объяснить. Он просто стоял на краю камеры дока, смотрел вниз, в черноту, где едва виднелся светлый силуэт корабля, и ждал. Услышав шаги, он почти не испугался. Даже тогда, когда почувствовал толчок в спину. Боли он боялся, но это было не больно.

«Мы оба потерпели поражение, — подумал Роберт, — и мне так жаль нашей мечты». Затем он рухнул вперед, но еще в падении перестал чувствовать что бы то ни было.

Умер сэр Джеймс. Фенелла узнала об этом только несколько дней спустя, потому что ее мир рухнул. В отчаянии она не могла даже выразить соболезнования Сильвестру и Микаэле. Ей казалось, что ее парализовало, но тем не менее она ухаживала за детьми, делала покупки, давала деньги служанке, готовила еду Люку, уходившему на верфь.

— Мы должны что-то сделать, — умолял Люк. — Поехать к королю в Лондон, как тогда, просить о снисхождении.

— Нет, Люк, — заявила Фенелла. — Мы останемся здесь и будем выполнять свою работу. На этот раз нам ничего другого не остается.

Ее слез никто не видел, а как плакать внутри, она не знала. Может быть, такого вообще и не бывает — плакать внутри. Может быть, это они придумали вместе с Сильвестром, а на самом деле тот, кто не умеет плакать, внутри чувствует такую же пустоту и холод, как она.

Она по-прежнему не хотела, чтобы Энтони умер. Наверное, невозможно хотеть такого для человека, с которым занималась любовью, смеясь от нежности, держа на руках двух его детей. Но она ничего не собиралась делать, чтобы спасти его. Ради своего корабля он совершил убийство, осознанно столкнул человека вниз, в док. Он превратил себя в то, что с самого детства видел в нем город.

Она попала с ним впросак, как и Сильвестр. Сейчас, когда она была уверена, что он любит корабль, даже не думая о том, чтобы поставить его выше любви к своей семье, он доказал ей обратное: он не мог иначе. Он не мог избавиться от этого. Она была готова позволить ему умереть за это, потому что не знала, как человек может жить с этим. Ей хотелось, чтобы ему не было больно, чтобы ему удалось сохранить остатки собственного достоинства и чтобы кому-то достало сил убедить его в том, что за гранью его ждет не пустота, а прощение и мир. Но это желание исполнить было нельзя.

Когда дети спали, она смотрела на них, и на нее волной накатывала печаль. «Может быть, я должна была помочь тебе, Энтони? Может быть, я слишком сильно любила тебя, чтобы увидеть, насколько больно твое сердце?» — думала она, вспоминая о том дне, когда родился их сын. Ей никогда не забыть, как он встал на колени у постели, положил голову ей на плечо и обнял ее и ребенка настолько легко, что она совершенно не почувствовала давления. Только защиту.

Она чувствовала лишь его тяжелое дыхание, с которым поднималась и опускалась его спина, вслушивалась в его немое благоговение и была уверена: «С нами ничего не случится. Тот, кто держит нас, очень силен, он поднимался с нами на самую высокую из существующих гор».