Подойдя ближе, Джеральдина разглядела пришвартованную барку, покачивавшуюся на волнах. Над обрывом сидел мужчина в черном плаще. Рядом с ним, кусая замерзшие травинки, стояла привязанная к колышку белая лошадь.

Что-то дрогнуло в сердце Джеральдины, потому что эта чернобелая картинка была невообразимо прекрасна и тиха, — настолько, что ее не хотелось разрушать. Джеральдина невольно приостановилась, чтобы насладиться мгновением, но Роберт Маллах повел ее дальше.

— Там, впереди, он и ждет. Мой подарок.

Мужчина, сидевший на берегу со скрещенными ногами, прижал руки к вискам. «У него в голове демон, — подумалось Джеральдине. — Он трет виски, чтобы разбудить демона». Часть ее содрогнулась и хотела бежать, другая шла вперед, словно на привязи.

— Эй! — крикнул маленький граф.

Мужчина не отреагировал. Он прижимал руки к голове, пытаясь вызвать своего демона.

— Наверное, мой человек, который должен был присматривать за подарком, уснул, — произнес маленький граф, не икнув ни разу. — Но я не терплю подобных вещей. — Он вынул из-за пояса хлыст, размахнулся и со свистом ударил мужчину по лопатке. Мужчина, казалось, не почувствовал ничего. Он неспешно повернул голову.

Джеральдина сдавленно вскрикнула. Если прежде она дрожала от холода, то теперь внутри у нее все обратилось в лед.

— Ты здесь для того, чтобы беречь кобылу для дамы! — рявкнул маленький граф. — Не для того, чтобы прохлаждаться.

— Я не прохлаждаюсь, — произнес мужчина, и голос у него был словно из металла. — Мне слишком холодно для этого, и ваши удары не согреют меня. — Он встал и принялся отвязывать кобылу от колышка.

— Тут ты прав, — произнес граф и примирительно потрепал его по плечу, по которому только что ударил.

Мужчина молниеносно пригнулся, уходя от руки и бросив на своего хозяина взгляд, с дьявольской точностью передавший его мысль: «Noli me tangere. Не прикасайся ко мне». Маленький граф попятился.

Мужчина спокойно застегнул пряжку на поводьях и протянул Роберту Маллаху. Тот взял дрожащую руку Джеральдины и вложил в нее поводья.

— Животное отличного завода с португальской кровью, — произнес он. — Оно принадлежит вам. Кобылу зовут Бьюти, «Красота», поскольку, находясь рядом с вами, я забываю все остальные слова.

Еще несколько часов тому назад Джеральдине хотелось, чтобы та белая лошадь, на которой она ехала в замок, принадлежала ей, но сейчас она не удостоила своего благодетеля ни единым взглядом. Кое-что произошло. Землетрясение. Комета, ударившаяся о землю у ее ног.

Перед ней стоял мужчина с демоном в голове, братоубийца, тот, кого нельзя называть.

— Джеральдина Саттон, — произнес он и насмешливо скривился.

— А почему именно Петрарка? Почему не какой-нибудь другой итальянский поэт?

Они лежали в траве. Энтони помогал Фенелле делать перевод, который попросил у нее Сильвестр. Воздух был прохладным, а небо такое красивое, словно уже наступила весна.

— Ты слишком многого хочешь от простого мужчины, Фенхель. Я ведь ничего не понимаю в поэтическом искусстве. Только в кораблях. Может быть, этот Петрарка понравился мне, потому что напоминает мне кораблестроение. Он знает, где должен находиться тот или иной шпангоут, он строго придерживается законов формы, и только когда все стоит правильно и находится в равновесии, он позволяет себе выпустить пар.

Фенелла наклонилась к нему, покрыла его лицо нежными поцелуями.

— Если ты ничего не понимаешь в поэтическом искусстве, то я ничего не понимаю в умных людях, сокровище мое.

Он улыбнулся.

— Я по-прежнему не уверен, стоит ли тебе называть меня своим «гвоздем в гроб».

— Не стоит, дурачок. Ты мое сокровище, которое я хочу хранить, и я не люблю, когда ты ешь эти штуки. — Она указала на узелок, в который он собирал на болоте побеги солероса и морского хрена. — Ты знаешь, как мне больно поглощать за столом сэра Джеймса сочные вкусности, в то время как ты вынужден довольствоваться мокрой травой?

Положив голову на руку, он выудил из узелка побег и положил его в рот.

— Мне нравится есть это, Фенхель. Мы ели это в море, потому что оно было свежее, неиспорченное, не такое, как та жратва из бочек, и потому что это можно было собрать везде, где мы бросали якорь. Мне действительно нравится. И как ты могла подумать, что мне будет плохо от того, что называется морским хреном?

Она расхохоталась и поцеловала его в губы, соленые и немного отдающие хреном. Он прав. Ему это отлично подходит. Каждые две недели приезжая в Портсмут на коне, которым разрешал ему воспользоваться граф, он играл с ней в нежные игры и вел себя с непривычным озорством. Лишь изредка она заставала его, оглушенного от боли, с прижатыми к вискам ладонный, а один раз он разрешил ей обнять его и молча укачивать.

Теперь же он улыбался почти дерзко и гладил ее округлые бедра.

— Вкусности сэра Джеймса идут тебе на пользу.

— Что ты себе позволяешь? — Она ударила его по пальцам и сверкнула глазами. — Хочешь сказать, что я становлюсь слишком толстой?

— Как ты могла подумать обо мне такое? — Энтони убрал руку, словно смертельно обиделся. — Я хотел сделать тебе комплимент! И что получил взамен?

— Ты лжец, Энтони Флетчер. Ты никому и никогда не делал комплиментов — в крайнем случае, Сильвестру, потому что в его руках ты точно воск.

Он сел, прижал ее к себе.

— С тобой я не таю. Тебе я нравлюсь таким колючим, какой я есть на самом деле, ведь правда?

«Ты мне ужасно нравишься, — подумала Фенелла, — и я не знаю, как смотреть сэру Джеймсу в глаза. Признаться, я сошла бы с ума от гордости, если бы стала твоей женой. Но если ты так расцветаешь от той жизни, которую ведешь сейчас, то получишь от меня поцелуй и благословение».

Он рассказал ей, что граф велел ему делать чертежи, а затем представил их королю. Чертежи, которые весь остальной мир считал безумием, равно как и идею положить корабль набок, чтобы после многих лет плавания заново обсмолить и обшить его. Через уста своего графа он мог представить королю то, о чем мечтал с самого детства: о гордом флоте, который постоянно будет поддерживаться в порядке, вместо того чтобы возводить его на скорую руку в случае войны. О флоте, способном на гораздо большее, нежели покачиваться на волнах узкого пролива в мирные времена.

То, что король загорелся, чувствовалось до самого Портсмута. Генрих VIII не только сделал графа Рипонского одним из своих приближенных, но и послал строителей, чтобы те увеличили верфь, — как только сошел снег. Энтони приезжал постоянно, наблюдал за работой. Он строго следил за тем, чтобы каждый бассейн был сделан достаточно широким и мог вместить в себя большой корабль. Водоизмещением пятьсот тонн. Его «Мэри Роуз». Ибо целью Энтони было превзойти ее. Впрочем, к тому все и шло.

Фенелла молилась, чтобы он не заметил косых взглядов и шипения. Для жителей Портсмута ничего не изменилось. В их глазах у него на лбу по-прежнему была печать Каина, и, когда они смотрели на него, Фенелле, как и раньше, казалось, что она слышит их рев: «Повесить чудовище!»

— Что случилось, Фенхель? — Он коснулся губами ее лба и висков. — Кошка дорогу перебежала?

— Нет, нет.

— Да, да. Если не хочешь рассказывать, скажи: «Занимайся своими делами», но не пытайся обмануть меня.

Она взяла его лицо в ладони, одарила его сладчайшей из своих улыбок.

— Занимайся своими делами, любимый. Как думаешь, мы сможем перевести еще немного из Петрарки?

— А нужно?

— Сильвестру хочется. Он говорит, что не сможет толком разобраться с новыми мыслителями, которыми восхищается, пока не прочтет Петрарку.

Энтони согласно кивнул.

— Да, охотно верю, что Сильвестра восхищает подобный способ пробивать головой стены. Меня он пугает, словно черта ладан, но знаешь ли ты, как его называют в Италии?

— Скажи мне.

— Rinascimento. Возрождение. Тебе нравится?