И были у меня довольно сложные моменты с песнями, когда, в общем, официально они не звучали еще ни в театре, ни в кино, — были некоторые критические статьи в непозволительном тоне несколько лет тому назад. «О чем поет Высоцкий» называлась такая статья, которая меня повергла в большое уныние, потому что там было много несправедливого. Обвинения мне строились даже не на моих песнях: предъявлялись претензии, а песни в пример приводились не мои. Но статья была написана в тако·; тоне, что, в общем, это был какой-то момент отчаяния. Там много строилось обвинений, я даже сейчас не очень помню — это было очень давно. Самое главное, что тон был непозволительный — неуважительный такой… Там говорилось, что, в общем, это совершенно никому не нужно, что это только мешает и вредит. Я всегда придерживался другой точки зрения и думаю, что я в этом смысле был прав, потому что теперь это все-таки по-другому: я теперь имею возможность и работать в кино, и петь, и иметь

большие аудитории. Но тогда это был момент очень-очень печальный, и я очень рад, что все-таки разум одержал верх в этом смысле, и рад, что все-таки я не перестал писать. Понимаете?

Публикация А. Крылова

Знаток жизни и творчества поэта Алексей Казаков на протяжении всего знакомства с Владимиром Высоцким вел записи бесед на магнитоленты, которых у него сохранилось немало. Теперь они во многом помогают ему на встречах-вечерах, посвященных памяти Высоцкого. В этом мне, составителю сборника, пришлось убедиться самому, побывав на такой встрече в московском киноконцертном зале «Варшава». Запись беседы с Высоцким, сделанная в сентябре 1977 года Алексеем Казаковым, впервые была опубликована в еженедельнике «Литературная Россия» 8 августа 1986 года под рубрикой «Живая память». Читая ее сегодня, мы как бы слышим самого Высоцкого, размышляющего о песне и стихах, о проблемах искусства и отношении к нему автора.

— На одном из своих концертов вы высказывали свое мнение об авторской песне и об эстрадной песне. Хотелось бы еще раз услышать об этом.

— Говоря об авторской и эстрадной песне, я, естественно, отдаю предпочтение авторской песне, потому что сам ею занимаюсь. Но чтобы назвать себя автором песни, надо съесть не один пуд соли… Услышав впервые песни Булата Окуджавы, я вдруг увидел, что стихи свои, которых у меня накопилось довольно много, можно усилить музыкальной мелодией, ритмом, — он мне как бы глаза открыл. И я стал, конечно по-другому, сочинять музыку к своим стихам.

Однако теперь столько существует подделок «под Высоцкого», что я даже сам их не всегда могу отличить от своих песен, лишь по каким-то нюансам улавливаю подделку — удивительно! Например, есть такой человек, называющий себя Жорж Окуджава, — он взял фамилию Булата, а поет моим голосом… И считается, что это вроде несложно…

А я призываю всех тех, кто пробует свои силы в сочинительстве, пытаться делать все самостоятельно — как видите и как понимаете. В жизни-то ведь интересно иметь дело с личностью, с тем человеком, который имеет свое мнение и суждение о тех вещах, о которых он говорит. Таким человеком является мой учитель — Павел Владимирович Массальский, оставивший большой след в моей душе.

Я уже не говорю о том, когда человек сам пишет, — это же ответственность накладывает. Людям всегда интересно услышать то, что им никто другой не расскажет со сцены. В наше время обвальной информации, которую тебе выплескивают ежедневно в уши и глаза с экранов телевидения и кино, радио, телефонов, слухов и сплетен, очень хочется увидеть и услышать в зрительном зале не вторичное, а что-то новое…

У нас как-то забывают, что зритель слишком искушен и ему все меньше хочется слушать эстрадную песню, в которой нет поэтического образа, в которой нет ничего для души. Смотришь, появляются «Алло, мы ищем таланты». И «находят», потому что талантов много, они приходят на зов, подражая тем, что были прежде, выбирая себе кумиров и почти никогда при этом не следят за тем, что они поют, о чем…

— Мне не раз приходилось видеть, как вы, сидя где-нибудь в углу за кулисами, подолгу пробуете на гитаре одну и ту же мелодию…

— А как же? Авторская песня требует очень большой работы. Эта песня все время живет с тобой, не дает тебе покоя ни днем, ни ночью, текст записывается иногда сразу, но работа на нее тратится очень большая. Я пишу в основном ночью, пишу так, чтобы сосредоточиться. Что-то такое откуда-то спускается, получаются строки, образы, музыка наплывает… И всегда — это дело живое — заранее не скажешь, что получится… Если возникает впечатление, что делается это легко, то это ложное впечатление. Как говорил Есенин: «Пишу в голове, на бумаге только отделываю…» Песня все время не дает покоя, скребет за душу и требует, чтобы ты вылил ее на белый свет.

Песни я пишу на разные сюжеты. У меня есть серии песен на военную тему, спортивные, сказочные, лирические. Циклы такие, точнее. А тема моих песен одна — жизнь. Тема одна — чтобы лучше жить было возможно, в какой бы форме это ни высказывалось — в комедийной, сказочной, шуточной.

Об интересе к личности человеческой. Я ведь пишу песни от имени людей различных. Думаю, что стал это делать из-за того, что я актер. Ведь когда пишу — я играю эти песни. Пишу от имени человека, как будто бы я его давно знаю, кто бы он ни был — моряк, летчик, колхозник, студент, рабочий с завода…

Пишу я песни и для спектаклей. Так было, когда я написал несколько песен к спектаклю «Свой остров» для театра «Современник», там их пел Игорь Кваша. Пишу песни и для спектаклей нашего театра, они звучат и в «Пугачеве», и в «Десяти днях…», и в «Антимирах».

Во всех моих вещах есть большая доля авторского домысла, фантазии, а иначе не было бы никакой ценности всему тому, что я делаю. Подумаешь, увидел своими глазами, взял да и зарифмовал. И никакого достоинства в этом, в общем, нет. Человек должен быть наделен фантазией, чтобы творить. Он по природе — творец. Если он основывается только на фактах, что-то такое там рифмует, пишет — такой реализм меня не устраивает. Лично я больше за Свифта, за Гоголя, за Булгакова, за 27-летнего Лермонтова… Они настоящие творцы. И конечно, настоящего искусства нет без страдания. То есть все опять сводится к одному: личность, индивидуальность — вот что главное.

— А у вас не возникало желания собрать ваши стихи в один сборник?

— Возникало. Но сие, как известно, зависит не только от меня. Не люблю быть просителем и обивать пороги редакций со своими стихами… Предпочитаю лучше сидеть и писать, чтобы можно было потом петь людям. Думаю, что в наше время магнитофонные записи — это своеобразный род литературы. Будь магнитофоны во время Пушкина, то наверняка некоторые пушкинские стихи были бы только на магнитофонах…

Сейчас вот вышла моя небольшая пластинка, а на обложке почему-то нарисованы какие-то березки, пруды, даже лебеди проглядывают. А песни совсем про другое — на пластинке военные песни из нескольких фильмов, которые я писал для киностудии «Беларусьфильм». Это «Братские могилы», «Песня о новом времени», «Он не вернулся из боя» и «Песня о земле»… А вы говорите о сборнике стихов…

— И последний вопрос: ваше отношение к популярности и к вашему зрителю?

— Когда у нас в театре была премьера «Гамлета», я не мог начать минут пятьдесят. Сижу у стены, холодная стена, да еще отопление было отключено. А я перед началом спектакля должен быть у стены в глубине едены. Оказывается, ребята-студенты прорвались в зал и не хотели уходить. Я бы на их месте сделал то же самое: ведь когда-то сам лазал через крышу на спектакли во французский театр по молодости… Вот так ощутил свою популярность спиной у холодной стены.

Если говорить о зрителе, то я предпочитаю внимательную публику, я бы сказал — благожелательную публику, независимо от возраста. Я хочу, чтобы зрители приходили к нам в зал именно на то, на что пришли. Не то что они не знают, мол, что-то там будет, а именно шли на то, что они хотят увидеть и услышать, ради чего они тратят свое время. И радостно, что такой жанр, как авторская песня, народ хочет слышать. Зритель и исполнитель расположены друг к другу, расположены обоюдно слушать и воспринимать. А когда приходят за тем, чтобы увидеть и посмотреть живого Высоцкого, то этого я не люблю. Потому что полконцерта ты еще приучаешь зрителя к тому, что все нормально, да, действительно, на сцене перед ними тот самый человек… И только с середины концерта зритель начинает освобождаться от этого и естественно реагировать на происходящее.