Но при жизни его стихи «печатались» в самых заветных «изданиях» — на могилах погибших альпинистов.
— Вы хорошо знали его характер. Какое качество было в нем главным?
— Доброта. Она проявлялась в нем с детства. Он мог собрать детей из нашего дома на Первой Мещанской и всех кормить или всех одаривать своими вещами: кому игрушку, кому книгу, кому рубашку. Это осталось в нем навсегда. Когда приходили к нему, уже известному артисту, приятели после каких-то несчастий, он часто лез в шкаф, доставал свитер или пиджак и дарил. На многих я видела его вещи. Помочь человеку он считал своим долгом. Как бы ни был загружен делами, всегда спешил на помощь тем, кто в ней нуждался. Однажды привез домой ящик фруктов, а это зимой было, я его спрашиваю: кому? Оказывается, он едет в больницу — у товарища заболел сын, ему нужны витамины. Друг попал в автокатастрофу, и Володя бросает все дела, мчится далеко от Москвы, сидит сутками у его постели, а потом сам переводит его в столичную больницу.
— Друзей у него было много, и все же кого он считал самыми близкими?
— В школе, я уже говорила, он дружил с Коханов-ским, в театре долгое время ближе других ему были Валерий Золотухин и Иван Бортник…
Однажды он сидел вот на этом самом диване, где вы сейчас, и вдруг говорит: «Знаешь, мама, я прикинул, у меня никак не меньше тысячи друзей, с которыми у меня братские, открытые отношения». На общение с друзьями, на помощь им он тратил, как я думаю, восемьдесят процентов своего свободного времени. У него был какой-то особый дар, он умудрялся помогать, даже если помочь было очень трудно. Он любил говорить: «Людям должно быть хорошо». Именно «людям», чтобы не так высокопарно звучало…
Уже поздно, за окном ночь. Мы прощаемся с Ниной Максимовной, выходим на улицу, молчим, но каждый думает об одном и том же человеке, по-прежнему живом.
В чем секрет его феноменального успеха?
Когда мы слушаем его песни, во всем — в напряжении слова и мысли, в тембре грубоватого голоса, в напоре мелодии — мы ощущаем трагедию его личности. Он был человек «преждевременный», он раньше других осмелился громко назвать вещи своими именами. Именно в этом он был впереди своего времени, и мы ощущаем это теперь особенно остро. Он был не просто личностью, он был явлением. И его надо принимать только как единое целое, только все его 42 года, вместе взятые, от первых его слов и декламаций, от решительного «Я буду актером, мама», от дружб его и ненавистей до самой кончины, до яростной любви к России, Родине.
И тут вспомнились строчки из посвященного Высоцкому стихотворения, которое недавно написал и прислал в редакцию «Огонька» молодой читатель из Одессы Валентин Колот:
…Носил он совесть слишком близко к сердцу,
Как свой осколок носит ветеран.
Хорошо, что его любит молодежь, которая чутко реагирует на фальшь и неискренность. Хорошо, что он любим теми, кто был на фронте, — фронтовики знают цену и слову, и делу…
Он всю жизнь спешил, спешил сказать людям правду. Правду о самом себе, о своих современниках, о нашем времени. Он спешил и успел…
Ольга Ширяева
«КАКОЙ ОН РАЗНЫЙ…»
Этим записям из личного дневника москвички Ольги Ширяевой теперь уже более двадцати лет. В то время она была школьницей, а затем студенткой Института иностранных языков и страстным театралом. Особенно обожала, как и многие, Владимира Высоцкого. Для нас эти записи ценны еще и тем, что показывают раннего Высоцкого, когда его артистическая звезда только восходила на московской сцене. Публикацию дневников подготовила журналистка Л. Ершова. Впервые они были напечатаны в газете «Советская Россия» 11 января 1987 года. Тогда же редакция в порядке предисловия к дневникам предоставила слово ныне народному артисту РСФСР Валерию Золотухину, которое мы здесь воспроизводим.
«Мне очень хочется, чтобы читатель отнесся к дневникам Оли Ширяевой с доверием и снисхождением. Всякое свидетельство о выдающемся человеке дорого нам, его современникам. Но трижды дороже оно станет нашим потомкам, которые, нам на зависть (повторяю чужую хорошую мысль), будут знать его творчество лучше, хотя мы имели счастье видеть и слышать его живым.
…Много-много лет назад, играя в спектаклях Театра на Таганке, мы, артисты, заприметили в зале очкарика, девчонку-подростка с фотоаппаратом, которая каким-то образом умудрялась проникать чуть ли не на все наши спектакли. Иногда мы получали от нее пакеты с любительскими снимками, радовались их несовершенству, потому что они были как бы «из жизни». Но потом тем не менее зачастую их теряли, не подозревая, каким документом, какой ценностью они окажутся лет через 15–20, и все благодаря ему, нашему коллеге, оказавшемуся вскоре многими любимым поэтом Владимиром Высоцким.
Кроме того, очкарик, как теперь выяснилось, записывала наши спектакли на магнитофон, особенно там, где звучал голос Владимира Высоцкого, и вела дневники.
А таких, как она, разве один-два были? И хочется сказать — пишите, девочки, пишите, мальчики, в свои тетради свои исповеди о своих современниках, о своем времени, свое мнение, еще никем и ничем не спутанное.
Очкарика-девятиклассницу звали Оля Ширяева. Ее мама работала в Институте русского языка АН СССР во вновь созданной группе по подготовке словаря русской советской поэзии. Кстати, в интервью для газеты «Книжное обозрение» я сказал, что хорошо знаком с семьей, где мама перевела для своей дочери и переписала от руки роман Хемингуэя «По ком звонит колокол». Об издании на русском языке тогда еще не было речи. Так вот, эта мама — мама Оли Муза Васильевна Найденова.
…Жили они на Таганке, там же Оля училась в школе. В пятом классе школу преобразовали в спецшколу с расширенным преподаванием немецкого языка. Школа, Театр на Таганке, Брехт, Вайс, Высоцкий, Вознесенский — тут все как-то оказалось в одну струю. После школы в 1966 году Оля поступила в Институт иностранных языков, который окончила в 1971 году. Проработала пять лет в «Интуристе» и перешла в издательство «Мир», в немецкие корректоры.
Вот и все. Что можно к этому добавить? Она не сразу согласилась передать для печати свои дневниковые записи. Согласилась, лишь когда ей очень серьезно объяснили: это тоже документ времени.
Пишите, девочки, пишите, мальчики, в свои тетради свои исповеди о своих современниках, о своем времени, свое мнение, еще никем и ничем не спутанное…»
А теперь перед вами строки из дневника Ольги Ширяевой.
04.01.66. Мамин институт пригласил Высоцкого к себе на сольное выступление. Меня отправили за ним в театр. Заканчивался вечерний спектакль, было около десяти. Я ждала на служебном входе. Высоцкий появился одним из первых, с гитарой и неизменными книжками под мышкой, в своем твидовом сером в крапинку пиджаке. Иногда мне кажется, что он в нем и родился. Никто и никогда не видел его в ином наряде.
Высоцкого провели к маме в комнату, чтобы он мог раздеться, перевести дух и выпить кофе. Он с интересом разглядывал сборники поэтов, подержал в руках редкую литературоведческую книгу. Улыбаясь, гордо сказал, что у него такая же. Кофе гостю налили в высокую и неустойчивую чашку. Он ее нечаянно опрокинул и залил новую и очень светлую шерстяную рубашку. Страшно огорчился: как же он будет выступать в таком виде. Пришлось петь в пиджаке, хотя в зале было жарко и душно, потому что народу набилось, как сельдей в бочке.
Это был первый сольный и чисто песенный вечер Высоцкого, на котором мы присутствовали. Он сопровождал песни комментариями, разъяснениями и отвечал на вопросы. Когда вернулись в комнату и Володя снял пиджак, рубашка была насквозь мокрая, хоть выжимай…
24.11.66. Итак, вчера и сегодня должны были состояться вечера Высоцкого. Вот передо мной афишка (20X30 см), выпущенная Москонцертом тиражом 500 экземпляров. «ПЕСНИ. Владимир Высоцкий и поэтесса Инна Кашежева. 23 и 24 ноября в помещении театра «Ромэн» и 28 ноября — в Театре имени Пушкина». Сколько волнений было связано с билетами, как мы ждали этих вечеров! Накануне выступлений все три вечера Володе запретили.
