Я видел: в казанском кремле снова стоит мечеть.
Я слышал: в Москве не так свободна печать.
Я знаю, что истлевать не страшно ничуть.
Стоит только начать.
*
Были прекрасные времена, лица старцев на стенах
ГУМА, наркотик иль алкоголь в юных прозрачных венах.
"Осторожно: окрашено!" на спинках садовых скамеек.
Пение расклевавших коммунизм канареек.
Экран с гулькин нос расширялся за радужной линзой.
Мать возвращалась с Привоза с тюлькой, овечьей брынзой,
сизой тушкой индейки, редискою и укропом.
Автомат выдавал за копейки чистую и с сиропом.
Все было сжато, зажато, потом изжито,
смолоду смолото, белыми нитками шито,
красною лентой украшено поверх погребальной хвои,
уложено смирно, как Дафнис между ногами Хлои.
Было качание бедер, что ведер на коромысле.
Даже на пьяную голову случались трезвые мысли.
"Сейчас возвратятся предки, давай скорее!"
Только такое и вспомнишь, умирая или старея.
Они никогда не вернутся. Слышишь? Забудь об этом!
Щелчок выключателя. Жизнь озаряется тусклым светом.
*
Колбаса называется "Ностальгия". Чего не придумают. Блин.
Сырокопченая, с нежным жиром, в естественной оболочке.
Вот что приберег для граждан расколовшийся исполин
на память о прежней роскоши. В кухне радиоточки
днем с огнем не сыскать. Ни примуса в коридоре,
ни керогаза. Плевать. Переждем. Небольшое горе.
Нарежьте мне ностальгию. Только потоньше. Грамм
сто пятьдесят. Что надменно глядишь, девица,
девушка, девушка в фартучке белом? Нам
больше не съесть, да как бы не подавиться.
Комната в коммуналке. Крюк от проданной лампы
(кажется, в стиле модерн). В тонких рамках эстампы
в стиле соцромантизм. Слева Суздаль, справа тайга.
Антикварный граненый стакан на газете с погасшим взором
очередного генсека. Соцлагеря берега
расширяются от нагревания. Мир, в котором
нужно бороться за мир, достиг своего предела.
Нескончаем людской поток вдоль нового мертвого тела.
Соблюдайте порядок, гады! В первых рядах —
братские. Дальше – близкие. Британская королева
где-то на заднем плане. Там же – персидский шах.
Порожденья ехидны! Кто вас научил бежать грядущего гнева?
Всюду венки и ленты. Марш из военной меди.
Где гроб стоял – наструганы ломтики редкостной снеди.
*
НОСОК – Ни Одного Слова О Колбасе.
Название тайного общества. Вроде
говорить больше не о чем. Все
думают только о сексе и о свободе.
Митрополит-замполит отыскал в налоговом коде
число Антихриста-зверя. Заря сияет в росе.
На белом коне гарцует при всем народе
сам Солженицын во всей красе.
Девка-телка-целка сидит на осклизлой дубовой колоде.
Звезда во лбу, палец в носу, месяц в косе.
Жалко слов. Поверх голов двуглавых орлов
вдвое больше, чем хочется. Неповторимый облик
современника исчезает как в небе облак.
Над всем, Богородице-дево-радуйся, Твой покров.
Сжавшихся, спившихся, сбившихся с панталыку
расширь, протрезви, направь и пречисти – причисли к лику.
Из трубы паровоза, что из ноздрей лошадиных – пар.
Лицо кочегара растрескалось от жары.
Станционного колокола удар
слышен до сей поры.
Над вокзалом пестрый воздушный шар.
Ваш билет, будьте добры.
По перрону гуляют дамы. Играет струнный квартет.
По стеклу павильона закат расправил крыло.
Скрипочке Гайдна – Моцарта сносу нет.
Везут. Уже повезло.
Стрекот акрид, хор Аонид и парад планет.
Бог. Мировое зло.
За вагонным окном легкомысленный летний час.
Чайная ложка звенит, колотится о стакан.
Спелый персик лежит на салфетке, сочась.
Наган оттягивает карман.
При разделе каждый получит часть.
Динь-Дон. Лебединый стан.
Революция приближается. Привлекательные черты
нового общества юноше застят взгляд.
Белым цветом усыпанные кусты.
Эдемский-эсдекский сад.
Лепестки в болото из пустоты
бросает маркиз де Сад.
Зевает красавица, откинувшись на диван.
Читает газету, набычившись, господин.
Чайная ложка звенит, колотится о стакан.
Жизнь не щадит седин.
Пролетарий всех стран перечитывает Коран.
Аллах един, но – один.
В первоклассном купе, на вечерней жаркой земле,
ты знаешь слова: террор, трибунал, портрет
царя, приговор, слава – в тюрьме, в петле.
Но это пока секрет.
Все сожжено. Не ищите души в золе.
Пожалуйста, ваш билет.
*
Это конечная станция. У нее названия нет.
Просто конечная – в смысле, что дальше путь
обрывается, воздух пустеет и меркнет свет.
Расскажите о чем-нибудь.
Ну хоть бы об этом здании с проваленной кожурой,
со вставками закопченного, зачумленного стекла.
Его построил герой, разрушил герой второй,
ночная мгла стерегла.
Что делают эти с баулами и язвами на ногах?
За фанерною выгородкой что кажет глазам экран?
Пустой пьедестал, на нем, прикрывая пах,
когда-то стоял тиран.
Это было славное время. Жаль, что некого расспросить.
Счастье давали по карточкам, где-то по сорок грамм.
Потом, известное дело, лихорадка, красная сыпь,
выстрелы по утрам.
Потом отправляли товары: соль, керосин, табак.
Потом умирали в муках, но боялись кричать.
Потом в железном фургоне увезли бродячих собак,
заперли наглухо двери и наложили печать.
*
Объявляют прибытие. Валятся с верхних полок
с гитарами, рюкзаками, каждый второй – геолог,
каждый третий – биолог, физик, шизик, подлец, кондуктор.
Весь перрон в цветах. Играет марш репродуктор.
Вот несгораемый ящик разлук моих, встреч, ночевок
на лавках, под взглядом дружинников, среди других
заготовок
для производства людей, притон, суровая школа.
Нюське из комкомсомола плохо после укола.
Вот они все собрались – бухой инвалид с культяпкой,
техничка из сорок девятой со шваброй и мокрой тряпкой,
святой Себастьян, как ежик, в тонких пернатых стрелах,
несколько тел обнаженных, прокаженных и загорелых.
Считать – не исчислить услуг. Заправка, затравка, вставка
змеек на выбор: гадюка, удав, удавка.
Распродажа газет. Платный клозет. Столовка.
Рыбий жир, затраханный сыр, где дырки, там и головка.
Вот они все разлеглись: прежде всего, просторы,
долины великих рек, боры и в них проборы —
просеки, блин, дубравы и в них оравы
подростков в поисках сладкой грибной отравы.
Объявляют небытие. Все совершенно правы.
