"В садах кутили без опаски…" В садах кутили без опаски, но близился последний миг. Не стали Трое ждать развязки и пробирались напрямик. Три их прозрачных силуэта в один сияющий слились, и треугольный сгусток света беззвучно поднимался ввысь. Внутри Него открылось Око, и все предстало перед Ним, и вспомнил Он, как одиноко втроем идти путем земным. Дворы, поросшие травою, и обмелевшая река. Старик качает головою, лопочут слуги старика. На груду стружек и опилок теленка с меткою на лбу свалили обухом в затылок, веревкой прикрутив к столбу. А дальше открывалась взору гора. Он ясно видел гору и дальше, сквозь масличный сад, он видел городскую стену и за стеной – угрюмый град, где все друг другу знают цену и бражничают все подряд. Сияет тускло позолота и окна спящие черны. И – взрыв. Вдали – фигура Лота на фоне огненной стены. "И сделался великий гул…" И сделался великий гул. И языки огня спустились на их главы. Господь взглянул на верных слуг. Жизнь распрямилась. И, как ручьи в один поток, слились наречья. Весть благая понятна, в каждый уголок ума свободно проникая. Охапка ароматных трав и полевых цветов напомнит, кто обновит в тебе дух прав и сердце чистотой наполнит. Охапка ароматных трав. Земля качнулась под стопою. Как донести, не расплескав, вину свою перед Тобою? Воскресение Христово (мироносицы у гроба) К пустому колодцу люди за водой не идут, согласно народной мудрости. Но я оказался тут, у провала, где зачерпнуть можно только одно: лязг пустого ведра, ударившегося о дно. Этого мне и надобно, чтоб по застывшим губам легко струилось ничто с небытием пополам, ибо душа, в отличие от потока, должна знать название моря, куда впадает она, — в отчаянье для начала, двигаясь под уклон в тесном скалистом русле, не встречая особых препон, отражая фигуры женщин, которые скорбно несут наполненный ароматами драгоценный сосуд. Я знаю, они повстречают двух крылатых мужей, чьи перья грозно сверкают, как лезвия ножей, и ослепляющий свет им просияет в ответ на безмолвный вопрос: "Не ищите, Его здесь нет! Видите плат на камне и гробныя пелены, величьем Его отсутствия как елеем напоены? Камень в полночь отвален, и пещера пуста. Так почему ты печален, не нашедший Христа?" "Вот и голос пресекся. Голос пресекся. Грудь…"
Вот и голос пресекся. Голос пресекся. Грудь (ссылка на Тютчева) пуста, как лютеранский храм. Высокие стены не могут ни выдохнуть, ни вдохнуть. Вера в последний раз, собираясь в путь (ссылка на Тютчева), хлам пакует – с грехом пополам. Это начало марта. Корочкой слюдяной с утра затянуло лужи. Позже поверхностный слой земли прогревается. Проглядывает трава прошловечная – сквозь прошлогодний снег серый, последний. И вместе с ней, уцелевшей травой, проясняется синева. Как будто партия (наш рулевой) запустила над головой спутник с двумя собачками. Ты стоишь сам не свой. Скоро каникулы. Мама еще жива. Как будто не стерся номер трехзначный, что на руке в очереди написан химическим карандашом. Твой порядковый номер. На хлебе и молоке выросло поколение, подсмотревшее, как в реке прекрасные комсомолки купаются нагишом, дополнявшее пиво и водку атропином и гашишом. Выросло поколение, прочитавшее между строк газеты "Правда", "Известия", отмотавшее срок в очередях, закаленное в армии, СКБ, равномерно распределенное по общенародной судьбе. Их били коленом по яйцам менты, сержанты, деды. Братался русский с китайцем. Выныривал из воды крепкий пригожий Мао. Карла-Марла тряс бородой. И снег, и ветер – все мало. И Ленин такой молодой. Я тоже пел эти песни. Я навечно в строю плечом к плечу с чужаками, в не снившемся нам раю, где нет ни берез, ни рябины, ни шпионов, ни часовых у последнего мавзолея, где с каждым годом трудней, лежа в хрустальном гробу, оставаться в живее-живых. "Жизнь тебе никогда не казалась медом…" Жизнь тебе никогда не казалась медом. Благодари за то, что не стала адом. Вот парадняк под трехзначным кодом. Застит небо серым бетонным фасадом Якира, 24 – пятиэтажка, хрущевка. Черно-белый пес-полукровка реагирует на команды "сидеть" и "рядом". Ластится и скулит лишайная шавка. Вдали купол под солнцем горит, что на воре шапка. В детстве мне говорили: ты умрешь под забором (скажем – урок не выучишь). Вечером, засыпая, я пытался представить забор, под которым я перестану дышать. Мерещилась стая сизарей между светлым небом и тусклым взором. Или граффити на вертикальных досках: "Клава Б. – проститутка. Не женитесь на сосках". Торгует семечками пенсионерка. Крутит кулечки из тонких страничек Псалтири – подарок миссионера. Из известковой проклюнувшись оболочки, улетают птички: ангел, надежда, вера. На бельевой веревке – ночные сорочки плюс застиранный галстук юного пионера. Вскую мятутся языки, племена поучаются тщетным? Лишайная шавка скулит. Сжальтесь над бедным животным. |
