— Ты должен также жить в мире и с женами, для этого и построил им места для почитания богов.

— Мой бог не призывает моих жен верить в него. Он знает, что я принадлежу только ему.

Я не сказала того, что хотела:

— А если твоя жена отправится на ложе с другим мужчиной, ты все равно будешь знать, что ее сердце принадлежит тебе?

Вместо этого я сказала:

— Муж, что сгибает закон согласно собственной воле, воистину муж опасный.

Соломон помолчал, потом ответил:

— Я не сгибаю закон. Я понимаю его. Куда опасней слепое подчинение законам. Хотим ли мы, чтобы наши дети вечно делали, каким велено, лишь потому, что мы говорим им, что делать, угрожая им наказанием? Или же мы надеемся, что дети вырастут в понимании и сами сумеют затем выбирать верный путь? Мы не дети, и мы не можем позволить себе думать как дети. В первый день мы позволяем человеку жить в нашем царстве. Во второй не осмеливаемся позволить. И хоть вчера мы его пощадили, сегодня должны призывать к его смерти, в то время как слово закона велит нам с предельной ясностью: «Не убий».

Мудрый ответ, как всегда. И, как всегда, он убивал во мне саму идею уверенности.

Соломон надолго умолк, баюкая мою руку в своей. Это стало уже нашей привычкой, царь держал мою руку, словно мы с ним были детьми, и сжимал ее подчас крепко, а иногда благоговейно, как в первый вечер, словно птицу, готовую улететь.

Я ждала от него требований — продолжить нашу историю о саде, увидеть мое лицо, сбежать из дворца или же любое другое непредсказуемое желание, которое он готов был высказать.

— Кто эта, блистающая, как заря, прекрасная, как луна, светлая, как солнце?

Он посмотрел на меня и поднял пальцы к моему лицу. Но как только я решила, что он собирается снять мою вуаль, Соломон лишь проследил линию моей щеки самым кончиком пальца.

— Ты бежишь, когда я преследую тебя, — прошептал он. — Но стоит мне охладеть, и ты подходишь все ближе. И то, о чем ты просишь, отнюдь не то, чего ты желаешь на самом деле.

— Именно то.

Миг спустя я поднялась и ушла.

Я почти не видела Тамрина со дня нашего прибытия два месяца назад. Те ночи, что мы делили с ним во дворце, казались теперь далекими, словно были в иной жизни. Но и сам мой дворец стал лишь тусклым воспоминанием, как старый сон.

В день, когда я увидела его в лагере под стенами Иерусалима, он низко поклонился. Вновь придворный в личине хозяина каравана.

— Тамрин! Все это время я думала, что ты далеко за Дамаском!

— Моя царица воистину пророчица, — ответил он. — Я уезжаю завтра.

— И сердце велит тебе вновь отправляться в дорогу.

Когда-то его взгляд казался мне диким. Но теперь, несмотря на его улыбку, я понимала, что он лишь измучен.

— Видимо, так. Но не беспокойся, я вовремя вернусь до зимы.

Зима.

— Ах, жизнь торговца, — пробормотала я.

— Как продвигаются переговоры моей царицы?

— Давай не будем о них.

— Царь просто глуп, если откажет тебе хоть в чем-нибудь, — тихо сказал Тамрин.

Я отвернулась на миг, а затем вымучила улыбку:

— Ты придешь во дворец отпраздновать пиром твое возвращение?

— Я буду отчаянно желать достойной еды и высоких манер задолго до возвращения, — сказал он, но его глаза уже всматривались в дорогу за лагерем. — А вот и мой старшина. Прошу разрешить и благословить путешествие, госпожа.

Я разрешила и благословила, а затем проводила его глазами.

В ту ночь царь смотрел из высокого сада на нижний город. Мы были одни, я уже несколько дней отсылала Яфуша прочь.

— Что ты дашь мне? — сказал он наконец, не глядя на меня.

— В обмен на что?

— На то, чего ты от меня желаешь.

Только тогда он повернулся. И я узнала лицо предприимчивого дельца.

— Я ведь еще не назвала того, что мне нужно.

— Тебе нужно, чтобы мои корабли заходили в твои порты. Твои порты не могут принять таких кораблей. Мои люди долго расспрашивали твоих об архитектуре ваших городов, о ваших дорогах и берегах. Тебе нужны рабочие, чтобы расширить порты, и нужно, чтоб я стал опорой твоей торговли по морю.

— Как скажешь.

— Так что ты за это дашь мне?

— Чего ты хочешь?

Это был неверный вопрос, я поняла это в тот же миг, как слово сорвалось с губ.

— Я договорюсь об инженерах для твоих портов и даже о невольниках, если ты соберешь хотя бы половину рабочих. Мы вместе составим карты путей по Красному морю, я предложу тебе выгодные условия. У меня большие планы на будущее этих кораблей, в которые я тоже тебя посвящу.

— Я обеспечу тебя золотом Пунта, в количестве, достаточном для окончания постройки твоего дворца и трех таких помимо. А также благовониями для твоего храма, ты будешь получать их до конца времен.

Он продолжил так, словно вовсе меня не слышал:

— Египет, Эдом и Дамаск превыше всего желают союза с Сабой. Как и Финикия, хотя она не осмелится действовать за моей спиной.

Раньше я этого не знала.

— А потому в моих интересах не допустить такого союза, — сказал Соломон. — И единственный способ это сделать я вижу в том, чтоб самому стать твоим союзником.

— Я согласна. Стань мы союзниками, Египет не сумеет перехватить прибыль ни у одного из нас. По крайней мере, не через меня.

— Ты не можешь знать этого наверняка. Фараон не вечен, а ливийцы уже накопили немалую силу. Хотя ты желаешь еще одного, царица.

Почему от смены его поведения жаркий вечер казался мне слишком холодным? Отчего я не испытала ни малейшей радости, хоть он и начал столь долгожданные переговоры?

— Да. Я хочу, чтобы к моему двору стекались ученые и астрономы, математики и жрецы, мудрецы и писцы, что сейчас собрались у тебя, — я хочу превратить свою Сабу во вторую столицу учений.

— Я готов обеспечить тебе все это. Но у меня есть одно условие.

— Какое же?

— Брак.

От этого слова я вздрогнула, как от пощечины.

— Ты сам говорил, что не хочешь больше жен!

— Я спрашивал, что за нужда мне брать новую женщину в жены.

— Это одно и то же!

— И все же таково мое условие.

— Я царица, а не царевна, которую отдают ради благ, — огрызнулась я. — А сабейцы ни за что не примут чуждого им царя.

— Ты царица. Они примут все, достаточно лишь сказать, что это имеет смысл.

— Я сама не вижу в этом смысла!

— Билкис. — Он подошел ко мне и сжал мою руку. — Неужели я кажусь тебе покорителем? Я, который не видел твоего лица!

— А кем же еще я могу тебя посчитать? Ты хочешь, чтобы я взяла мужа, с которым лишь единожды смогу разделить ложе? Или ты просто добавишь меня в коллекцию, как бездыханную куклу?

— Я подарю тебе наследника.

Я не сумела сдержать горького смеха. И не сказала, что ни один мужчина — не говоря уж об обрезанном царе — не сумеет этого сделать.

— Я не стану одной из твоих четырех сотен. И не думай, я не хочу до конца своих дней спать одна.

— Разве за этот месяц, что мы проводили с тобой, ты видела меня хоть с одной из моих жен?

— Не знаю. А ты проводил с ними ночи? И я уж точно не просила тебя об этом.

— Нет! Хоть они и шлют сообщения и мольбы, хоть я и знаю, что все они злятся. Или ты думала, мне не известно об их ревности? Я запретил всем и каждой встречаться с тобой!

— Как щедро с твоей стороны! — Я отняла у него свою руку. — Что скажет об этом твой безумный пророк? Он уже заявляет, что бог на тебя рассердился. Каждый день он расхаживает по улицам, называя твоих жен почитательницами демонов. Твой народ давно смотрит на меня с подозрением, только те, кого ты принимаешь за столом и в зале, вынуждены изображать почтение. Неужели ты думаешь, что, взяв меня в жены, сумеешь задобрить их всех? Нет.

— Я понимаю, — холодно ответил он. — Ты говоришь, что не станешь очередной моей женщиной, но я для тебя лишь очередной чужестранный царь.

Я вздохнула.

— А теперь тебе нужно мое утешение?