— Меня звать Валентиной Ильиничной. Оставляй, Женя, сумку в прихожей и проходи в зал, — предложила хозяйка гостю.

Усадив Климова за столом, она сама присела напротив него.

— Ваня через тебя письмо мне не передавал?

— А как же, конечно, передавал, — подхватываясь со стула, как бы только вспомнив о письме, ответил ей Климов. Сходив в прихожую и достав из сумки лист бумаги, он отдал его Валентине Ильиничне и вновь присел на стул,

Ломакина, надев очки, углубилась в чтение письма: "Мама, письмо тебе передаст Женька Климов, о котором я уже писал. Мы с ним вместе два года тянули срок. Пока не найдет он себе крыши, пускай поживет у тебя. Он тебя долго не будет обременять, поживет где-то с месяц и уйдет. Я жив, здоров, твою последнюю посылку получил аж в марте. Не забывай меня, мамуля. Целую и прощаюсь. Подробности о моей жизни спроси у Женьки Клима".

Прочитав письмо и последний раз бросив взгляд на знакомый почерк сына, Валентина Ильинична поинтересовалась у гостя:

— Вот ты поживешь у меня один месяц, а потом куда пойдешь и где будешь жить?

Пожав плечами, Евгений ответил:

— Не знаю, но за месяц думаю решить свою проблему.

— А как?

— Месяца мне за глаза хватит, чтобы найти работу, подругу с жильем. К ней я и мотану от вас.

— А жить как этот месяц будешь?

— Я в нахлебниках у вас не буду, За квартиру и питание заплачу вперед, — положив на стол две банкноты по пятьдесят тысяч рублей, сообщил он.

Взяв только одну купюру, Валентина Ильинична сказала:

— Хватит и половины.

— Нет, нет, Валентина Ильинична, пускай будет по-моему. Все равно у меня деньги в карманах не задерживаются. Пропью, а потом еще где-нибудь набедокурю. Так что уж выручайте меня от них.

Не нуждаясь в дальнейших уговорах, Ломакина молча положила деньги себе в карман. Глядя на руки Климова, кожа которых была синей от татуировок, она благоразумно решила перевести разговор на другую тему:

— Я смотрю, Женя, у тебя все руки синие от наколок. Так же, как и у моего дурака.

— Традиция, Валентина Ильинична. От нее никуда не денешься, — как бы с сожалением, разведя руками, сокрушенно поведал он.

Сходив в кухню, Ломакина сказала:

— Иди, Женя, мой руки в ванной. Сейчас будем ужинать с тобой.

— От такого мероприятия не откажусь, — поднимаясь со стула и потирая руки, довольно сказал Климов. — Валентина Ильинична, как вы смотрите на то, чтобы за ужином нам пропустить по грамульке спиртного за мое освобождение и за знакомство с вами?

— Ну что ж, по такому случаю грех не выпить.

С удовольствием расправляясь на кухне с борщом, благоухающим разными специями, от которых у него во рту горело, Евгений не спеша делился с Валентиной Ильиничной своими невеселыми, но интересующими ее новостями.

Получив от Евгения ответы на все свои вопросы, касающиеся сына, она стала интересоваться личностью самого квартиранта:

— Сколько лет ты, Женя, сам-то просидел в колонии?

Климов молча продемонстрировал перед ее глазами ладонь с растопыренными в стороны пальцами.

— Пять лет? — удивленно спросила она.

— Да! — скучно, как о набившей оскомину кислой ягоде, ответил он.

— И за что тебе намотали такой срок?

— Не хотел идти служить в армию, пытался дать военкому взятку, а он меня за это упрятал в тюрьму.

— Я думала, что только у меня сын дурак, но и ты оказался не умное. Несчетное количество раз мне приходилось ездить к нему на свидания. За это время мне ни с одним толковым зеком не удалось поговорить. Все какие-то с ужимками, выкрутасами, корчат из себя черт знает что, а сами дураки дураками. Вот если взять тебя… Почему ты не захотел служить в армии, неужели сидеть в тюрьме более почетная обязанность, чем охранять Родину? Разве это не дурость с твоей стороны?

— В этом плане ты, мать, права. Все умные гуляют на свободе, а все дураки парятся у “хозяина".

— Почему ты так рассудил? — не считая своего сына совсем дураком, уже защищая его, недовольно поинтересовалась она.

— Только дураки сидят. Умным человек считается до тех пор, пока не попадет к "хозяину". Там мы все дураки, — более доходчиво объяснил он.

Такой его комментарий ее удовлетворил.

— Ну и как ты, совсем поумнел или через время опять к дуракам присоединишься? — улыбнувшись, поинтересовалась она.

— Кто захочет себя добровольно к дуракам относить? Никто! Поэтому, пока не попаду вновь к "хозяину", буду считать себя не совсем глупым.

— Ты женат?

— Нет! Не успел еще.

— А пора!

— Почему?

— Если не совсем уверен в своем уме, то найди себе такую подругу, которая смогла бы восполнить твой пробел.

— Вы как будто сговорились с моей матерью, которая не хуже вас тоже хочет захомутать меня бабой, — улыбнувшись, заметил Клим.

— Если не будешь прислушиваться к мнению своей будущей жены, то у тебя никогда семейной жизни не получится.

Сделав паузу в разговоре, как бы обдумывая ее слова, он, почесав пятерней ежик волос на голове, сказал:

— Валентина Ильинична, а вы, между прочим, толковую мысль подкинули мне. Я над ней подумаю и не исключено, что в этом году женюсь. Но если мне в женитьбе не повезет, то знайте и помните, кто толкнул меня на такой опрометчивый шаг и по чьей вине я вновь разочаруюсь в жизни.

— Нет уж, дорогой Женечка, меня ты оставь в покое и в своих жизненных ошибках разбирайся сам. Если не хочешь, так уж лучше не женись. Мне от своего Ивана нареканий хватает, а тут еще ты хочешь добавить к ним свои.

— А он в чем вас винит?

— Ты же знаешь, за что его посадили?

— За хулиганство!

— Не за какое ни хулиганство, а за тупость.

— Как так? — удивился Клим.

— Да очень просто. Он и его друзья стали в парке приставать к девушке, хватали за руки, хотели ее куда-то увести. Девушка стала кричать, звать людей на помощь. Нашелся один старичок, который, подойдя к ним, стал их стыдить и требовать, чтобы они оставили девушку в покое. Им надо было послушаться старика, понять его мудрость, а они его побили. За старика заступилась другая группа парней. У них, в компании сына, людей было меньше, вот сын и схватился за нож, которым одного парня порезал. Ведь если по-умному разобраться, то компании сына надо было сказать спасибо старику, что он спас их от группового изнасилования девушки, а они вместо этого, идиоты проклятые, вздумали бить.

— Действительно, Иван глупо сел.

— Пока молодежь не научится понимать и слушаться старших, поступать так, как они им советуют, у вас спокойной и счастливой жизни никогда не будет…

— Вы чего, Валентина Ильинична, так разволновались? С того события прошло столько лет, пора уже и успокоиться.

— В том, что Иван сидит в колонии, он винит не себя, а меня,

— Ваша в чем тут вина?

— Я виновата в том, что в детстве мало его била и не заставляла как надо учиться. Отчасти я его обвинение признаю, но он подумал, как я тогда могла заниматься надлежащим его воспитанием, если я всю жизнь целыми днями пахала на работе, как трактор, а он в это время был предоставлен сам себе, без родительского присмотра? При всем моем желании я тогда ничего не могла изменить в его жизни. Почему-то к родному отцу, который даже копейки не потратил на сына, он никаких претензий не имеет. Я же у него всегда под рукой, почему бы и не покритиковать меня, не сорвать на мне свою обиду…

Климу стало жалко женщину-труженицу. Он понимал обоснованность ее обиды, а поэтому решил как-то успокоить.

— Иван в отношении вас не прав. Если ему хочется высказать свое недовольство, то пускай ищет отца, предъявляет ому свои обоснованные претензии, а вы тут ни при чем.

— Если ты, Женя, это понял, то, возможно, и до моего Ивана дойдет такое понимание, — довольная таким его рассуждением, произнесла она.

После ужина Валентина Ильинична застелила диван чистыми постельными принадлежностями.

Когда Клим зашел в зал, она сказала ему, показывая на диван: