“Блицкриг” начался с воздушных налетов на Лондон в сентябре 1940 года и продолжался всю зиму. Среди ночи выли сирены, слышался гул груженных бомбами немецких самолетов и ответный грохот зенитных орудий. Страшные взрывы поблизости или глухие удары вдалеке заставляли постоянно гадать о том, куда именно упали бомбы, летят ли самолеты на город или возвращаются назад. То и дело отключали воду, газ и электричество; мелкая пыль от разрушенных домов въедалась в кожу горожан, и руки было трудно отмыть, повсюду скрипел песок. После ночного налета лондонцы шли на работу измученные и грязные, перешагивая в метро через нашедших там убежище людей, спящих вповалку целыми семьями. Вид разбомбленных домов с обрушившимся фасадом и открытыми, как в кукольном домике, на всеобщее обозрение мебелью и обоями придавал опустевшему городу ощущение чего-то нереального.
Второго октября 1940 года 2000-фунтовый фугас упал рядом с мастерской в Голден-Хилл-парке. К таким фугасам прикреплялся синий шелковый парашют, чтобы они летели не слишком быстро и при падении не возникало бы слишком глубоких воронок. Таким образом они вызывали значительно больше разрушений. Всю силу взрыва принял на себя ряд соседних с мастерской домов – они рухнули, отчасти прикрыв ее собою, но огромное окно размером шестнадцать на девять футов разбилось, и длинные осколки стекла вонзились бы в кровать, где обычно спали Борис и Маруся, если бы не тяжелые занавеси, между которыми был проложен светомаскировочный материал. Крышу подбросило на воздух, но, к счастью, она опустилась на прежнее место. По фасаду пошла трещина. Борис и Маруся, спрятавшиеся под стол, когда услышали, что падает бомба, потеряли сознание от взрыва. Потом они выбежали из дома, потому что могли рухнуть стены.
Утром явились муниципальные рабочие заколотить зияющее окно – такие работы проводились оперативно. Помочь убрать жуткий беспорядок пришла горничная Кора. Кругом валялись битые вещи и мебель, все было засыпано пылью. При разборе вещей обнаружилось, что исчез ящичек, в котором Борис хранил подаренное Ахматовой кольцо. Когда в конце концов его отыскали, кольца внутри не оказалось. Борис не мог прекратить поиски и пришел в страшное отчаяние. Пропало черное кольцо Ахматовой!
Хотя студию теперь едва ли можно было считать пригодной для жилья и к тому же она все еще грозила рухнуть, Тоби Хендерсон, придя туда, обнаружил сидящую среди обломков Марусю. Она находилась в состоянии сильнейшего нервного потрясения, от которого так никогда до конца и не оправилась. Муниципальные власти переселили ее и Бориса во временную квартиру на Уиллоу-роуд в Хэмпстеде. Четыре месяца спустя, 21 февраля 1941 года, Борис писал оттуда Франсес Партридж:
Моя дорогая Франсес!
Спасибо за письмо. Мне очень жаль, что ты не дала нам знать о своем приезде в Лондон, так как ничто не обрадовало бы нас больше, чем несколько часов, проведенных в вашем с Ральфом обществе. Я не могу думать об отдыхе, пока не закончу работу в банке. Это произойдет весной. До тех пор тружусь как чернорабочий, пытаясь восстановить старые мозаики, которые пролежали спрятанными десять лет и теперь находятся в плачевном состоянии. Каждый день я работаю там с 8 утра до 5 вечера, затем еду по указанному выше адресу и ложусь спать в 9.30. Мы надеемся вернуться в нашу разгромленную студию через несколько месяцев, так как к тому времени починят канализацию и приведут в порядок водопровод.
Я никого не вижу, но от бомбежек не просыпаюсь, а вот бедная Маруся прячется под кухонным столом. Как чудесно, должно быть, сидеть у камина после сытного ужина в тихом и мирном Хэм-Спрее. Увижу ли я вас когда-нибудь? Одно из самых разрушительных следствий войны – потеря возможности видеть друзей, да и потеря самих друзей. Что будет, то будет, время летит, даже вместе с кирпичами. И весна уже близко. Весною все веселее, даже “блиц”.
Мне очень приятно твое упоминание о мозаике в Шотландии. Большое спасибо за рекламу моего искусства. Когда подниму голову от теперешнего скучного занятия, буду рад пойти по следу. Главное, его не потерять.
До свидания, дорогой друг.
Борис.
Маруся передает привет. Она в очень нервном состоянии, бедняжка.
Борис ломал голову над тем, как зарабатывать на жизнь себе и Марусе, потому что было ясно, что никаких новых заказов, пока идет война, не предвидится. Он решил, что можно попытаться использовать знание языков, и обратился в информационное агентство Рейтер в надежде получить работу переводчика. Его пригласили на собеседование. Рейтер считался даже более авторитетным источником, чем “Таймс”. Собеседование прошло неудачно: кандидатуру Бориса отвергли, и он вернулся в студию к Марусе раздраженный и подавленный. На следующий день, 22 июня 1941 года, нарушив взаимный пакт о ненападении, заключенный между Сталиным и Гитлером, немецкая армия вторглась в Россию.
В своей книге “История агентства Рейтер” Дональд Рид рассказывает, как было сообщено об этом событии:
Министерство иностранных дел Германии обнародовало заявление, в котором говорилось: “Мы ожидаем, что выходные дни пройдут спокойно”. Это показалось ответственному редактору Джеффри Аймерсону подозрительным, и он насторожился. Обычно служба радиоперехвата как Рейтера, так и Департамента национального вещания прекращала работу около полуночи и возобновляла в 6 утра. Перерыв делался, чтобы переводчики могли отдохнуть. Но на этот раз Аймерсон попросил Нину Джи слушать всю ночь – на всякий случай. В середине ночи она взволнованно сообщила по телефону: “Германия напала на Россию”. Аймерсон тут же обнародовал эту новость. И только после этого Нина Джи объяснила, что она всего лишь услышала сообщение о том, что Гитлер объявил о своем осуждении советской политики.
Репутация агентства значительно возросла, когда выяснилось, что Джи оказалась права. Утром зазвонил телефон – Бориса срочно вызывали в Рейтер, чтобы он немедленно приступил к работе. Службой прослушивания радио России, Польши и Германии, в которой начал работать Борис, руководил Глеб Струве, ранее профессор-славист в Юниверсити-колледже Лондонского университета. В Готик-хаусе в районе Барнет было установлено мощное радиооборудование, которое могло ловить радиопередачи со всей Европы. Борису полагалось слушать передачи на русском, польском и немецком языках, собирая информацию, и, как до него делала Нина Джи, решать, насколько эта информация важна. Ему часто приходилось работать ночью, и Маруся волей-неволей оставалась в студии одна, дрожа от страха.
Чтобы делать синхронный перевод радиопередач, Борису пришлось вырабатывать у себя новые навыки, но он был настроен решительно. Когда Борис отдыхал на выходных у Ральфа и Франсес Партридж в Инкпене в графстве Беркшир, частенько было слышно, как поздно вечером он тренируется перефразировать вслух то, что слушал по русскому радио, – новости и пропагандистские вопли.
Через два года, в 1943 году, Борис ушел из Рейтера по причинам, как он объяснил, “личного характера”, что, вероятно, было связано с нервным возбуждением Маруси и ее ночными страхами. Принимая его отставку, Дж. Грэм Грин писал:
Позвольте мне со всей искренностью сказать, что нам будет очень не хватать столь обаятельного человека и доброго друга, который так много сделал, чтобы скрасить тяжелое время. ‹…› Моя задача – найти преемника на Вашу должность, обладающего Вашей находчивостью, редкой мудростью, компетентностью и доскональным знанием предмета, – поистине тяжела.
В то время так хорошо было вырваться на несколько дней из Лондона в Хэм-Спрей-хаус, где Бориса с Марусей ждали покой и дружеское внимание. Партриджи встречали своих русских гостей на вокзале Хангерфорд. На платформе Борис и Ральф обнимались, приплясывая, как два огромных медведя, а флегматичные британцы глядели на этих больших мужчин с изумлением: такого они никогда не видели. Маруся тоже была счастлива. Ее грудной голос, большие черные глаза, зачесанные назад, как у балерины, волосы и прямые непринужденные ответы нравились хозяевам. Ей было приятно видеть Бориса счастливым, не флиртующим с какой-нибудь новой пассией, а лукаво следящим своим острым взглядом за Ральфом, который пытается ускользнуть от мата за шахматной доской.
