Любовный треугольник, нарисованный в “Физе”, дает представление о воображаемом блаженстве, которое рисовалось Борису: для семейной жизни ему нужны были две женщины, и он не испытывал никаких угрызений совести, когда спал с ними по очереди. Он полагал, что они должны прекрасно ладить между собой и не могут платить мужу той же монетой, как это делала Дорелия Джон, периодически уходившая из семьи и жившая с Генри Лэмом.

Способность делить свою любовь между несколькими женщинами свойственна многим, но в целом западная культура все-таки склонна к моногамии. Борис, привыкнув жить с несколькими женщинами, даже не пытался искать себе оправданий. До тех пор пока это было возможно, он старался не обращать внимания на женскую ревность. И лишь на семьдесят пятом году жизни ограничился одной возлюбленной.

Любовная биография Ахматовой тоже была трудной. Ни один мужчина так и не смог полностью соответствовать ее требованиям. Но о Борисе, расставшемся с ней до того, как их первоначальное чувство успело перерасти в явный антагонизм, она почти до конца своей жизни вспоминала со страстью, как бы даже не нуждавшейся в воплощении.

Положение на фронте было отчаянным – не хватало боеприпасов и людей, умеющих воевать на современном уровне. Было решено закупить в Англии 100-миллиметровые гаубицы. Великий князь Николай, под командованием которого находились южные силы в Галиции, распорядился, чтобы по одному офицеру в сопровождении двух солдат от каждого минометного дивизиона отправились в Англию, в военную школу “Ларк-Хилл”, расположенную на равнине Солсбери, для обучения обращению с этими орудиями. Когда, вернувшись в штаб, Борис узнал о таком распоряжении, он сразу же решил, что будет одним из посланных. Кавалерийский полк, где служил Борис, не имел никакого отношения к гаубицам, поэтому, по его же собственным словам, ему пришлось ловчить и интриговать, пока он не добился своего. Остальные военные, отправившиеся с ним на курсы, были довольны – из пятидесяти солдат и двадцати четырех офицеров Борис был единственным, кто говорил по-английски. Их путь лежал через норвежский город Берген до Абердина, а оттуда на юг до Лондона, где на вокзале их встретила Хелен. На ней было черное пальто и черная шапка, лицо раскраснелось. Борису показалось, что она дурно одета, и ему стало стыдно перед друзьями-офицерами.

Стиль одежды Хелен практически не менялся с тех пор, как она попала под влияние художественных вкусов семейства Джонов. Она сама шила себе романтические платья, но часто кроила материал не слишком внимательно, и края юбок шли волнами. В ее одеяниях шелк или хлопок ниспадали свободными складками, корсаж застегивался спереди на маленькие пуговицы, рукава были длинные, талия низкая, юбка в сборку доходила до щиколоток.

Борис хотел, чтобы Хелен последовала с ним вместе в Солсбери, несмотря даже на столь эксцентричные наряды. В одном из писем он сообщает, что некий фермер сдает гостиную с двуспальной кроватью за двадцать пять шиллингов в неделю. А также что “в гостинице «Савой» одного молодого лейтенанта угробила шлюха из‑за пятидесяти фунтов, которые были у того в кармане”. В другом письме он пишет:

В другом, написанном наспех письме содержится прямо противоположный совет: “Думаю, в твоем приезде сюда нет большого смысла. Поскольку погода просто ужасная, идет мокрый снег, влажно и ветрено”.

По приезде в военную школу русские обнаружили, что им предстоит обучаться всем вместе, что поразило как солдат, так и офицеров.

Борис не вернулся с минометным дивизионом на поля сражений – он вместо этого был принят на службу в Русский правительственный комитет, расположенный в здании Кингзуэй-хаус в Лондоне, чему, вероятнее всего, способствовало его владение английским языком. Комитет был создан для содействия экспорту оружия в Россию. Первым назначением Бориса стал пост начальника отдела взрывчатых и химических веществ, затем помощника юрисконсульта, затем военного секретаря комитета (должность, которую он сам для себя придумал) и, наконец, главного офицера штаба. Все эти перемены происходили в 1916 году.

В первом ряду: Василий Константинович с пасынками Владимиром и Эрастом Шуберскими; во втором ряду: Прасковья Михайловна, Борис и Глеб Анрепы.

Среди писем тех лет сохранилось три письма от В. К., который советовал сыну оставаться в Англии и рассказывал о семейных новостях: что Прасковье Михайловне только что исполнилось шестьдесят, но выглядит она на сорок пять; что Володя зарабатывает большие деньги; что Эраст служит на железной дороге и любит хорошо пожить; что Глеб много занимается физиологией, хотя “пока без воодушевления”[37]. Его сообщения об успехах трех других сыновей, наверное, были своего рода укором Борису, до сих пор в жизни не преуспевшему. Далее В. К. писал:

В августе строились планы покупки дома для семьи Бориса на деньги Хелен. После долгих раздумий, колебаний и совещаний с агентом Поттерсом из Хэмпстеда в фэрфордский домик от Бориса пришла открытка, написанная карандашом: “Думаю, Понд-стрит подойдет. Я много работал в комитете. Генерал, к моему удовлетворению, подписал бумагу. Розы отправлены твоей матери”. Также он сообщал Хелен, что Лэм получил офицерское звание.

Что касается Понд-стрит, то речь шла о трех стоящих рядом домах в стиле эпохи королевы Анны[38] в Хэмпстеде, где теперь расположена Королевская бесплатная больница. Два дома планировалось сдавать, а жить в третьем, самом большом, стоявшем на возвышенности. Такова была традиция семейства Анрепов – частично сдавать внаем городское жилище, что являлось прекрасным способом получать доход без особых затрат. Однако выяснилось, что Хелен не может использовать полученный от шотландских родственников капитал, пока не выйдет замуж, поэтому покупка состоялась только в 1918 году, а пока Хелен с детьми оставалась в деревне.