Ответ пришел несколько дней спустя, 22 марта 1918 года:
Дорогой мистер Уолпол,
мне было очень приятно узнать, что Вы отдаете мне должное, полагая что я был непосредственным свидетелем ужасного убийства, о котором Вы пишете, и при этом избежал смерти!
Я помню, что описывал обстоятельства этого печального происшествия на званом обеде в присутствии мистера Линтотта. Вся моя семья приняла эту историю очень близко к сердцу, поскольку один из убитых офицеров, лейтенант Михайлов, был моим кузеном. Поведал же мне о случившемся матрос, служивший у моего кузена, который был все время при нем и действительно являлся свидетелем его смерти. Рассказ этого человека полностью подтвердился показаниями его товарища. Вкратце дело обстояло так.
Действия генерала Корнилова вызвали беспорядки на флоте, и все офицеры попали под подозрение в сочувствии контрреволюции. В экипаже каждого корабля, как Вы знаете, был создан комитет, входивший в состав центрального органа – Центрального флотского комитета. Экипажи нескольких кораблей, стоявших в Гельсингфорсе, решили, что необходимо проверить политические взгляды офицеров, и потребовали, чтобы те подписали бумагу, где говорилось о верности демократическим принципам, выразителем которых выступают Советы рабочих и солдатских депутатов. Четверо офицеров военного корабля “Петропавловск” отказались подписывать такую бумагу на том основании, что они присягнули на верность Временному правительству и никаких других демократических институтов в России не знают. Прочие офицеры пытались их уговорить подписать бумагу ввиду опасности, которой они в противном случае подвергались, однако те не согласились. Вследствие этого команда объявила их контрреволюционерами и потребовала ответить на следующие два вопроса:
1) Станут ли они стрелять в тех, кто поддерживает Керенского, если на то будет приказ Совета рабочих и солдатских депутатов?
Они ответили: “Нет”.
2) Станут ли они стрелять в рабочих и солдатских депутатов, если им отдадут такой приказ их флотские начальники?
Они ответили: “Да”.
После этого офицеров арестовали. Некоторые члены команды требовали убить их немедленно, но большинство членов комитета корабля на это не согласились и решили передать их Комитету флота в Гельсингфорсе для принятия решения. Комитету сообщили об этом решении, и его представители ждали, когда арестованных доставят с корабля на берег. Поздно вечером офицерам велели сесть в шлюпку, но как только они отчалили, офицеры обнаружили, что их везут те члены команды, кто голосовал за их немедленную смерть, и что шлюпка направляется не к причалу, а к пустынному месту на берегу. Один из офицеров выпрыгнул за борт, но был пойман и втащен в шлюпку, причем ему сломали руку веслом. Как только шлюпка причалила, офицеры были грубо вытащены на берег и убиты с помощью револьверов и кортиков. Когда убивали моего кузена, он воскликнул: “Негодяи!” На его теле обнаружили шестнадцать ран. Тела были брошены на берегу. Находившиеся на расстоянии полумили от места убийства представители Комитета, услышав выстрелы, сразу же бросились туда, где лежали трупы.
Если Вы помните, это убийство вызвало серьезное возмущение в Петрограде, ожидали, что убийц накажут. Был дан приказ об их аресте, но поскольку остальная часть команды отказалась их выдать, приказ этот исполнен не был. Правительству осталось только издать манифест, в котором осуждались подобные меры, а Совет рабочих и солдатских депутатов издал указ, осуждающий несогласованные действия членов экипажа корабля, направленные против контрреволюционеров. В результате убийцы не понесли никакого наказания.
Искренне Ваш
Борис Анреп.
После подписания мирного договора в 1918 году Русский правительственный комитет закрылся, однако Борису удалось найти работу в качестве секретаря К. В. Набокова, поверенного в делах в Русском посольстве. Генерал Гермониус, организовывавший доставку оружия Белой армии, приглашал Бориса в Париж. Но Борис отказался от этого предложения, правда, не по политическим, а по личным мотивам. От России его отдаляло все – двое детей, две любовницы, художественная карьера и симпатии к Англии.
Глава пятнадцатая
Дома в Лондоне и Кенте
Делам, связанным с Россией, Борис посвящал в Лондоне отнюдь не все свое время. Была еще светская жизнь. В письме к Литтону Стрэчи художница Дора Каррингтон, описывая вечеринку, дает хорошее представление о развлечениях художников тех лет. Вечеринка была устроена в честь барменши, покидавшей свой бар в Челси. На ней среди приглашенных присутствовали Дора Каррингтон, Нина Хэмнет, Амброс Макевой, Айрис Три, Джеффри Нельсон и прочие, принадлежавшие к кружку Челси. Об этих прочих Каррингтон писала Стрэчи, что они были
ужасно потасканные персонажи, траченные молью и обшарпанные художники, а также un petit garçon[44] от Слейда, который бы уложил ТЕБЯ на обе лопатки!! Но, похоже, у него совсем нет мозгов. Несколько русских и дам высшего света в вечерних платьях. Несколько кошмарных хлыщей из армейского или флотского племени. Дороти Уоррен и еще сколько-то хорьков неизвестного происхождения.
На кухне за куском пирога с мясом Джеффри устроил мне страстную сцену, объясняясь в самом серьезном и непреходящем чувстве. Я же, в манере божественного Стрэчи, сказала: “По-моему, ты несколько впал в истерику. Мне, видишь ли, известно, каков ты на самом деле и что творится у тебя в душе”, – и прочла ему длинную лекцию о том, что он неискренен и намеренно создает кризисные ситуации. Тогда он с отчаянным видом нахмурился, уверил меня, что я его совсем не поняла, а потом так униженно валялся в пыли, как мужчине совсем уж не подобает. Я же набросилась на него и горячо понеловала, что привело его в крайнее замешательство и смущение!!!
Джон предпринял много серьезных попыток покуситься на мою непорочность, однако был слишком шелудив, чтобы даже на секунду ввести меня в искушение. “Двадцать лет назад все было бы совсем по-другому, мой дорогой сэр”. Кроме того, барменша и другие шлюхи требовали внимания, поэтому n’importe[45]. Была еще одна впечатляющая сцена, когда барменше преподносили в дар часы. Джон в цилиндре шел к ней через всю залу по натертому до блеска полу, а она сидела потупившись на диване у камина, невероятно смущенная всем происходящим, и хихикала от удовольствия. Джон ступал с важным видом, и зад его раскачивался из стороны в сторону. Затем он галантно опустился на колено, держа на подушечке часы. Потом они вдвоем танцевали посреди комнаты, а остальные толпились вокруг, что-то крича. Позже приятно было наблюдать, как, лежа раскинув ноги на оттоманке, в самом жеманном и мелодраматическом настроении, Джон целует эту толстую бабенку, залезая ей под корсаж.
Вскоре стало довольно тоскливо, так как все эти траченные молью ковры проснулись и стали выкидывать номера, состоявшие в исполнении песен на кокни[46], не имевших ни конца, ни смысла. Один за другим старые джентльмены приходили в себя, воодушевлялись и квакали. Всех превзошла Дороти Уоррен. Поэтому Эван и я принялись громко разговаривать, и дух Челси был задавлен. Тогда на мои прелести обратил внимание Борис, начавший скучно и навязчиво ко мне приставать. Было слишком жарко. Возобновил свои ухаживания и Джон, который к этому времени еле держался на ногах. Всегда забавно наблюдать, как вечеринка затухает и собравшиеся разделяются на парочки. Фейт совершенно без сил, и ее ласкает абсолютно деградировавший старый песочник. Макевой и Нина. Джон и барменша. Наконец, о радость! в три приехала машина, и мы быстро смылись. Анреп действовал настолько усердно, насколько позволяла рука, тянувшаяся с другого края такси.