В 1923 году Роджер Фрай и его сестра Марджери были приглашены на обед на Понд-стрит. У Хелен было небольшое недомогание, так что Борис принес ее вниз в пеньюаре и усадил во главе стола. Ей было тогда тридцать восемь, она была хорошенькая и голубоглазая, с коротким носиком, изящная, полная сострадания к чужим неприятностям, интуитивно понимавшая многое. Она знала, что у Роджера Фрая есть жена, которая заперта в сумасшедшем доме, что у него любовные связи с Оттолайн и Ванессой, что он художник и критик, влиятельный знаток искусства, который восхищается талантом Бориса.
За обедом Марджери Фрай, бывшая тогда начальницей женской тюрьмы Холлоуэй и влиятельным членом Говардской лиги, борющейся за реформу пенитенциарной системы, рассказывала смешные истории из жизни своих заключенных, а Хелен обнаружила, что ей очень приятно беседовать с ее братом. Она рассказала ему о Каледонском базаре, огромной территории под открытым небом, где продавали подержанные товары и можно было очень дешево купить предметы антиквариата, так как в основном они были крадеными. На этом базаре обнаруживались настоящие сокровища. Он располагался между вокзалом Кингз-Кросс и Кэмден-роуд, недалеко от дома Роджера и Марджери на Долмени-авеню, и поскольку Фрай ничего не знал об этом месте, Хелен пообещала его туда отвести. На базаре Хелен нашла потрясающую восьмиугольную деревянную шкатулку XVIII века, которую Фрай тотчас же ей купил. Когда они вернулись на Понд-стрит, Борис, увидев шкатулку, сказал Роджеру кислым, оскорбленным голосом: “Как мило с вашей стороны сделать нашей семье такой подарок”. Затем Фрай купил подарки детям, но Борис их тут же вернул.
Среди заказов тех лет был заказ от генерала Стерлинга и его жены, ревностных католиков. Они видели панно Оливера Планкетта в Вестминстерском соборе и решили заказать мозаику для своей собственной часовни в Шотландии: на позолоченном куполообразном потолке ангелы возносят фигуру Христа. Для выполнения заказа Борис в качестве помощницы взял в Шотландию Марусю.
Незадолго перед отъездом Борис, обедая с Фраем, попросил его пригласить Хелен куда-нибудь, пока он будет отсутствовать. Говоря о собственности Анрепов на Понд-стрит, Фрай воскликнул: “Дома ведь принадлежат ей!” Тот факт, что Хелен сообщила Фраю такую подробность их семейной жизни, поразил и расстроил Бориса.
Стерлинги бы не одобрили любовной связи художника с Марусей, и, естественно, их поселили в разных комнатах. Но поскольку все вставали рано к общему завтраку, и только Маруся оставалась в постели и настаивала на том, чтобы завтрак ей подавали наверх, неодобрение по поводу помощницы все же было высказано.
Установив мозаику, Борис позвал Роджера Фрая посмотреть работу. К его раздражению, Хелен тоже приехала на поезде с их новым другом, который купил ей букетик фиалок. Этот подарок особенно оскорбил Бориса, он не был умиротворен даже реакцией Фрая на его мозаику: “Знаете, она мне действительно нравится. Хороша”. Он откровенно ревновал и был не в состоянии смириться с тем, что его жена имеет право симпатизировать кому-то другому или пользоваться чьей-то симпатией. Хелен не только уважала Роджера Фрая за его ум, еще больше она ценила его сочувствие к той печальной ситуации, в которой оказалась. Они начали тайно встречаться. Они полюбили друг друга. И теперь у Хелен был веский повод уйти от мужа.
Глава восемнадцатая
Разрыв
Борьба Хелен за свободу началась в 1924 году. Ей было тогда тридцать девять, Борису сорок один, Фраю пятьдесят восемь. Дома происходили жуткие сцены: Борис кричал, побледневшая Хелен не могла вымолвить ни слова. После скандала сын находил ее за дверью в слезах. К декабрю она стала нервной и скрытной. Они прожили с Борисом двенадцать лет, за это время Борис поселил в доме молодую любовницу, имел многочисленные связи и вел себя с таким мужским эгоизмом, который больше напоминал нравы веков прошедших, чем мир свободомыслящих художников 1920‑х годов. Борис остался жить в Англии, поскольку его восхищала английская свобода личности, но о существовании женских свобод он даже не подозревал. В отличие от блумсберийского круга, и, в частности, от такого человека, как Клайв Белл, который имел любовниц, но одновременно признавал, что у его жены тоже есть право заводить любовников на стороне, Борис впадал в ярость при мысли, что Хелен уходит к другому. А так как он привык к постоянному успеху у женщин, полученное оскорбление становилось вдвойне невыносимым.
Этот большой русский медведь был известен своей недюжинной силой, а если его раздразнить, то и огромной яростью. Узнав, что Хелен и Фрай по-настоящему любят друг друга, что у них роман, он потерял всякое здравомыслие, твердя, что Фрай сошел с ума и его следует посадить в сумасшедший дом. Но поскольку из этого ничего не вышло, он грозился вывалять соперника в смоле и перьях.
Фрая эти угрозы пугали. Он не отличался хорошим здоровьем и никогда не придавал значения физической силе, поэтому ему пришлось купить пистолет. Фрай был джентльменом строгих квакерских принципов, и оружие это предназначалось не для убийства и даже не для запугивания противника. Он предполагал убить себя, потому что не смог бы стерпеть унижения.
Хотя Хелен все больше и больше боялась мужа, она придумывала способы, как тайно поддерживать связь с Фраем. Она сходила на почту кентского городка и узнала, можно ли получать адресованные ей письма там. Одновременно Ванесса и ее друг Джеральд Бренан предлагали свои услуги по отправке и получению корреспонденции. Нельзя было допустить, чтобы письма Фрая находились в доме на Понд-стрит – там их мог обнаружить Борис, поэтому, получив конверт, надписанный рукой Ванессы, Хелен тайно читала содержащееся в нем письмо и сразу же отправляла его назад на хранение.
В феврале 1925 года она начала письмо к Фраю так:
Роджер, дорогой, я закрылась в ванной и притворилась, что моюсь, – я должна написать хотя бы твое имя. Я так много хочу сказать, что мои слова становятся бессвязными. В марте Борис перенес свою постель в мастерскую и переселился вниз.
Но светская жизнь продолжалась. Анрепы приглашали на обеды Джеймса Стрэчи, Артура Уэйли и Берил де Зуте.
В тот год Хелен много времени проводила вне дома. Весной она уехала в Монкс-хаус, суссекский дом Леонарда и Вирджинии Вулф. В поезде, отходившем от вокзала Виктория, она писала Фраю:
Когда я приеду в Льюис, попробую позвонить.
Не знаю даже, как рассказать тебе о том, что произошло. Думаю, все к лучшему. Он решил не давать волю своим чувствам, поэтому стало, конечно, легче. В каком-то смысле он стал таким, как в начале нашего знакомства, и практически сделал мне предложение, сопровождавшееся соответствующими пылкими ласками, но я все-таки сумела сказать ему, что мне никогда не хотелось с ним спать, просто мое хорошее к нему отношение заставляло меня пытаться предоставить ему то удовольствие, на которое я была способна. Но даже после этого он не переставал целовать меня и пытаться “пробудить” какой-то ответ с моей стороны, что было очень неприятно. [Все это мало соответствует тому, что Хелен писала Борису в начале их совместной жизни. Но обычно в подобных кризисных ситуациях люди забывают то, что не желают помнить.]
Вчера я видела, как ты выходил из автобуса напряженный и обессилевший. Роджер, помни, что я люблю тебя. От тебя зависит все мое счастье.
Х.
Прежде чем Хелен с детьми уехала на Пасху в Олдерни-Мэнор к Джонам, в Лондоне между Джеральдом Бренаном и Вирджинией Вулф произошла размолвка, причиной которой послужили сплетни о Хелен.
Мне было очень жаль услышать о Вирджинии, – писала Хелен Фраю. – Кто мог передать ей такую глупость! Она, судя по всему, пребывает в страшном раздражении. Джеральд встретил ее и Леонарда в парке, и она, как ему показалось, решила вонзить в него острый нож – тут же спросила насмешливым тоном, как поживает эта “обворожительная миссис Анреп”.
