Летом 1921 года мозаика, изображающая видения Иоанна Богослова, для Королевского военного колледжа в Сэндхерсте была закончена. Ее разместили в высоком своде позади алтаря часовни. У явившегося Иоанну “подобного Сыну Человеческому” серебристо-белые развевающиеся волосы и очи “как пламень огненный”. В деснице у него семь звезд, в левой руке – ключи ада и смерти, из уст выходит обоюдоострый меч. Впечатление, когда ступаешь в эту очень аккуратную, ничем не примечательную часовню, потрясающее – фигура захватывает все внимание зрителя, предвещая грядущие страсти. Мозаика выполнена из перламутра, золота, венецианской эмали; складки огромных рукавов закручиваются вокруг верхней части туловища синими, черными и красными линиями. Сверкающее серебро волос в сочетании с медно-красным сияющим фоном создает впечатление великолепия и ужаса.
Борис остался работой доволен и захотел устроить специальную экскурсию на шарабане, чтобы показать ее друзьям. На обратном пути он запланировал пикник.
Джон в городе, – писал он Хелен, находившейся в это время в Нью-Ромни. – Мы собираемся отправиться от его дома в воскресенье 26‑го. Не могла бы ты приехать 25‑го, а потом вернуться с Фейт [Хендерсон]? До свидания, моя дорогая. Я бы так хотел быть с тобой; в такое время плохо жить в Лондоне, и я постоянно полон нежнейшей любви к тебе. Твой Борис. Поцелуй за меня Бабу и Игоря.
Эту поездку запомнил младший сын Ванессы Белл, Квентин, которому тогда исполнилось одиннадцать лет, а его брату Джулиану – тринадцать. Среди приглашенных были Огастес, Ванесса и Клайв Белл с двумя сыновьями, Роджер Фрай, Дункан Грант, Фейт Хендерсон, затем светские дамы Мэри Хатчинсон (любовница Клайва), Кристабель Макларен и Лесли Джоуитт, Альваро Гевара (недавно написавший портрет Эдит Ситуэлл), Мейнард Кейнс и прочие, о которых ничего не известно.
Мы отправились довольно рано, – пишет Квентин, – и посетили украшенную мозаикой церковь. Потом выехали за город, останавливаясь в каждом красивом месте, где были холмы и ‹…› лес. Взрослые собрались вокруг костра, пообедали и запили обед шампанским. Потом они играли в “поцелуйчик”[53] – помню, Дункан поймал и поцеловал Лесли Джоуитт. Под конец играли в другую игру: поставили около десятка пустых бутылок и бомбардировали их другими (тоже, по-видимому, пустыми). Удачливее всех была Ванесса. Вскоре трава под деревьями покрылась ковром из битого стекла.
Джулиан и я, поев сэндвичей, пошли побродить одни, но не слишком далеко, так что видели, как веселятся взрослые, и были глубоко потрясены. Нас возмутил устроенный ими бедлам. Нас всегда учили, что к красивым уголкам природы следует относиться бережно. Только самый последний хулиган оставит после себя битое стекло. Такое поведение с точки зрения нравственности казалось нам тягчайшим преступлением. Впрочем, тогда у нас были странные понятия о нравственности. Нас совсем не поразило то, что произошло по дороге домой.
Я сидел между Ванессой и Мейнардом. В начале поездки случилась одна неприятность. Огастес нарисовал всех участников поездки на бумажных тарелках, взятых для пикника (одна из них до сих пор находится в Чарлстоне). Человек, сидевший рядом с Ванессой, утащил рисунок, принадлежавший тому, кто сидел перед ним, и отказывался его вернуть. Ванесса самым изысканным светским тоном попросила укравшего показать ей тарелку и, получив ее, тут же передала законному владельцу. Не ожидавший такого подвоха, вор возмутился, но, поскольку до драки дело не дошло, я потерял к происходящему всякий интерес и переключил свое внимание на Мейнарда.
(Борис рассказывал эту историю несколько иначе. Один третьеразрядный критик украл много тарелок. Когда же он отказался вернуть их владельцам, Кристабель Макларен, молодая леди, к тому времени уже довольно пьяная, вскочила и с криком “Вор! Вор! Кто ты такой? Откуда ты такой взялся?” схватила беднягу за горло. Третьеразрядный критик побелел от ужаса и вернул большую часть тарелок.)
Мейнард был счастлив, но стал еще счастливее, когда купил вечернюю газету и обнаружил, что на фондовой бирже что-то там поднялось – или, наоборот, упало. Он сказал мне, что благодаря этому выручил огромную сумму, и дал мне полкроны, что для меня тоже было огромной суммой. Мейнард стал разглядывать пешеходов, людей весьма респектабельного вида, возвращавшихся, наверное, с работы в городе. Они показались ему печальными, и он решил их немного развеселить. Когда мы притормозили у перекрестка, он высунулся из шарабана (так как он был открытый) и, приподняв шляпу, обратился к одному, судя по внешности, весьма состоятельному джентльмену с самым серьезным и участливым видом: “Простите меня, сэр, простите, но боюсь, что вы потеряли самоидентичность”.
Такие экспедиции нравились Борису: он любил смеяться, любил веселье и пирушки, любил эксцентричные выходки своих приятелей.
В 1924 году Дора Каррингтон, нуждавшаяся в деньгах, объявилась в мастерской на Понд-стрит, чтобы делать декоративные картины из стекла. К тому времени она и Литтон переехали в Хэм-Спрей-хаус в Уилтшире, где жили вместе с Ральфом Партриджем, которого любил Литтон. Поскольку Каррингтон любила Литтона, а Ральф Партридж любил Каррингтон, они образовали идеальный любовный треугольник.
Борис с Дорой Каррингтон и Франсис Маршалл в Хэм-Спрей.
Борису очень понравились замысловатые узоры на стекле, где переплетались изображения птиц и цветов. На задней стороне зеркала Дора выцарапывала пятна и линии и покрывала их краской или яркой, узорчатой фольгой, аккуратно извлеченной из шоколадок. Она имела явную склонность к утонченному викторианскому стилю. Но Борис посоветовал ей создавать рисунки более смелые и свободные. Потом он попросил ее украсить стеклянные вставки для своего бара между кухней и столовой. Дора использовала тонкое зеркало, и, как всегда, Борис так критиковал и поучал ее, что иногда ей приходилось исправлял работу пятнадцать раз, чтобы он остался доволен. В течение нескольких месяцев она практически жила в доме. Стеклянные вставки получились, по-видимому, очень красивые, и всем понравились, но были уничтожены строителями, когда семья распалась и маленькую террасу продали.
Одно из писем Каррингтон, вернувшейся в Хэм-Спрей-хаус, свидетельствует о дружбе, которая завязалась у нее с Хелен:
Суббота. Предательница! Больше никогда тебя не приглашу! А я только что вымыла вместе с Вим все подоконники в твоей комнате, чтобы продемонстрировать свою любовь к тебе. Какой смысл готовить обед по поваренной книге Марселя Булестена для таких варваров! Небеса проливают слезы ярости вместе со мной.
Дорогая Хелен, очень была рада повидаться с тобой вчера. Потом мне всегда кажется, что, общаясь с тобой, я слишком много говорю, но дело в том, что ты просто так влияешь на меня и превращаешь в болтунью.
Борису приветов не передавай, потому что он нарушил свое обещание. Литтон очень расстроен, Ральф тоже. Извинения бесполезны.
Если в этом месяце я снова буду в Лондоне, то зайду к тебе. Но этим летом я в Лондоне бываю нечасто и как-то утратила к нему вкус. Но теперь, когда ты там, я постараюсь приехать.
Наш серый кот только что сошел с ума, сделал несколько кругов по комнате, как скаковая лошадь, и исчез в трубе, прыгнув вверх сквозь языки пламени. Точно воскрес дух Блейка. Мы потушили огонь, и через двадцать минут кот спустился вниз весь в саже, но в здравом рассудке. Литтон утверждает, что он определенно Кошачий король. Дорогая Хелен, несмотря на твое двойное предательство, я повторяю свое вечное приглашение – пожалуйста, приезжай к своей Каррингтон, когда захочешь.
Р. S. Но только не в следующий уик-энд. В любое другое время. Пожалуйста, пиши мне иногда.
