Разумеется, я использовал три недели сидения в Марсели для французского чтения. Семь полных лет я был оторван от западной культуры, от текущей литературы, семь лет я питался тем, что мог найти в советском лагере и в глухой провинции. Теперь впервые я мог припасть к источнику, и моя жажда была неописуема. «Чудесных книг нечитанных доселе...» Что случилось за годы моего отсутствия в литературе, философии? Со смирением я подымал глаза к престолу мудрых и робко протягивал руку. В Париже я попросил Александра дать мне что-нибудь из новинок, из последних произведений французской мысли.

     - «Экзистенционализм!» сказал Александр. Я не знал, что это такое.

     Александр принес на дорогу две книги неизвестного автора. «Повесть» и толстый том «феноменологической онтологии»: «Бытие и Ничто». Имя автора Жан-Поль Сартр. Я читал эти обе книги в Марсели.

     Я начал читать поспешно, перебрасывая страницы повести, в ожидании что она сама задержит и прикует мое внимание. И, действительно, мой интерес скоро проснулся.

     Бывают книги, покоряющие читателя и привлекающие его, и другие,которые дразнят и стимулируют отталкивая. «La nausee» оказалась философским романом второго рода. Герой повести Сартра, человек уже немолодой и ученый, проживая во французской провинции и занимаясь писанием исторического труда, сделал открытие - или, можно сказать, заболел невиданной болезнью: он открыл свое собственное существование.

     Как Пармениду, который две с половиной тысячи лет тому назад открыл «бытие», - открылась ему нагая правда его присутствия в мире. Но существование господина Рокантена, как и существование всего его окружения,впервые отслоненное ему во всей неизбежной действительности, было полной противоположностью парменидовского «бытия»: оно наполнило его ужасом и отвращением, как голова Медузы, жертвой которой становились все, кто смел взглянуть на нее. Герой повести бросает начатый труд, разочаровывается в гуманизме отцов, теряет способность любить и ненавидеть, короче - обращается в живой труп.

     Все это было бы удивительно даже, если бы Сартр изобразил приключения своего героя только как его личные и никого не обязывающие переживания. Однако, не просто роман с психологическими приключениями. Это своего рода введение в философию экзистенционализма. Существование вообще есть то, что вызывает отвращение и страх. Люди не пережившие этих состояний просто не существуют надлежащим образок. Они обманывают самих себя.

     Трудно представить себе книгу,которая менее подходила бы к моему душевному состоянию в Марсели. Я был лагерник, вырвавшийся из заключения - на свободу. Мне нужен был хлеб свободы, а здесь было блюдо французской кухни, рокфор. Первая книга, которую я взял в руки после возвращения на Запад, в одном отношении не обманула меня: ничего подобного, конечно, не могло быть ни написано, ни обнародовано в тех местах, откуда я прибыл.

     Вся эта книга была - свобода, поиск. Но свобода Сартра напоминала смерть (он сам это констатирует при случае), а поиск... Я попробовал представить себе, чем была жизнь господина Рокантэн прежде чем он открыл «существование» во всей его тошнотворности. За философскими борениями героя Сартра я следил не без сочувственного любопытства. «La nausee» представлялась мне смешным переживанием старого холостяка, который неожиданно для себя осмыслил,что это такой - присутствовать в мире. А до того? Какой «сон души», какие разрисованные декорации мешали ему приобрести этот основной опыт, с которого начинается действительная серьезность жизни?

     В молодости я был полон удивления, надежды, ожидания и энтузиазма. Мой страх пред жизнью был счастливым страхом неопытного любовника. Тошноту жизни я ощутил впервые, когда мне было пять лет, - при виде голых огромных ступней первого трупа, который я увидел.Тогда я испытал пламенное желание отделаться от собственных ступней и впервые ощутил,что это невозможно. Я рос из этих ступней, и я сам был эти ступни. Я был «пойман» в жизнь.

     Но никогда отвращение и страх не могли возобладать над детской душой.

     При чтении книги Сартра я испытал не инфантильное отвращение, а негодование. В какое время писалась эта книга? - До мировой войны, когда Гитлер готовил завоевание Европы и истребление миллионов людей в лагерях смерти. В эти годы обуял многих инфантильный страх пред жизнью. В некоторой мере эта книга была ответственна за смерть моей матери в гетто Была подземная связь между умонастроением и «климатом» этой книги и будущими успехами гитлеризма... или сталинизма. Там не читали Сартра и не занимались его проблематикой. Поражение Франции было предопределено в этой книге... и более того. Философия, исходным пунктом которой была «La nausee», физическое отвращение пред жизнью, логическим своим результатом непременно должна была иметь моральное и политическое безразличие, а политическим - капитуляцию перед своей противоположностью, т. е. пред брутальными, но полными примитивной энергии, заряженными мужской силой массовыми движениями. Человек сделавший «открытие» Сартра, очевидно, мог продолжать «существовать» лишь опираясь на что-то вне себя, на что-то мощное и победительное ... к чему стоит примкнуть: как ребенок, который боится перейти пропасть по кладке и хватает за руку каждого, кто идет по той же кладке без головокружения: «возьми меня».

     Я мог себе представить это «возьми меня», но трудно было представить такое движение, такую революцию или такую реакцию, которой мог бы понадобиться Сартр.

     Я открыл «Бытие и Ничто». К чтению этой трудной и запутанной книги я был подготовлен моим знакомством с философией Гуссерля и Гейдеггера. «Введение» сразу вернуло меня в атмосферу гейдеггеровского «Sein und Zeit». Даже в стиле было подобие.

     Гейдеггер: «Und well die Wesensbestimmung des Selenden nicht durch Angabe eines sachhaltigen Was vollzogen werden kann, und sein Wessen darin liegt? Dass es je sein Sein seiniges zu sein hat, in der Titel Dasein ais reiner Seinsausdruk zur reichungen dideses Seienden gewacht».

     Не правда ли, как это просто и элегантно выражено? Но Сартр не оставался позади: «L'ettre par qui le Neant arrive dans Monde est un etre, en qui dans etre (donc etre d'etre) il question du Neant de son Etre: etre,par qui le Neant vient Monde doit etre┘ son proper Neant».

     Превосходно. Son prope Neant!; Я чувствовал, что нахожусь, наконец, на Западе, где даже для Небытия находятся собственники.

     «Бытие и Ничто» было философским продолжением повести «Тошнота». Там философская беллетристика; здесь беллетристическая философия. Продираться сквозь анализу Сартра было нелегко; в конце концов каждый анализ превращался в тончайшую и вполне произвольную паутину, завешенную на границе опыта, где мрак становится непроницаемым и перестают различаться фантазия и данное. Анализ Сартра был выражением свободы, как ее определил автор: «La possibilite pour la realite humaine de secreter Neant, qui s'isole». Я начал рассматривать анализ Сартра как увлекательную игру понятий, эксцентрический танец на канате и чистое искусство. Я отказался от надежды согласить мир Сартра с тем, в котором я жил, и только после этого чтение книги превратилось для меня в беспримесное наслаждение, полное незаинтересованного любопытства. Я перестал искать в ней объективную правду и нашел в вей точный автопортрет моего современника, сына нашей жестокой эпохи.

     Так, точно так, а не иначе, должна была реагировать отчаявшаяся западная мысль на лабиринт действительности, где она заблудилась безнадежно и осталась одна во мраке - сама с собой.

     Интеллектуальный эксперимент Сартра начинался с разделения между «en soi» и «pour soi». Уже этот исходный дуализм был неприемлем для меня, знавшего, что для того, чтобы нечто могло существовать «для себя», оно должно тем самым быть, а не только мыслиться, «в себе». Все, что существует - существует «в себе». «В себе» существует также и «La realite humaine» - человеческая реальность. Страшная растерянность эпохи говорила со страниц, где в противоположность Бергсону утверждался самоубийственный «lan vers ne pas etre» и где «le temps se revela comme chatoiement de Neant a la sueface d'un etre rigoureusment a - temporal», где связность времени признавалась чистым призраком, где одним духом утверждалось, что la connaissance ne cree rien и в то же время, что abstraction est necessaire pour qu'll y ait de choses et un monde.