Тут пахло хлоркой и аптекой. Желтый кафель пола маслянисто поблескивал, недавно протертый мокрой тряпкой. По правой стороне коридора тянулся длинный ряд окон, с внутренней стороны затянутых все той же металлической сеткой, а с внешней — зарешеченных. С левой стороны коридора на неравных расстояниях друг от друга располагалось несколько дверей с номерами. Какого-либо дикого хохота, воплей, визгов или воя не слышалось. Лишь из-за одной двери долетало какое-то не очень громкое пение, а может быть — мычание.

У окна стоял еще один санитар, разговаривая с белокурой накрашенной медсестрой.

— Вы что, Майя Андреевна, никому из них ничего не говорили? — вполголоса спросил Воронков у заведующей отделением.

— Тут ведь особый случай… — Майя Андреевна покосилась на Усольцева. Главврач разрешающе кивнул, мол, этому можно все говорить.

— Понимаете, Михаил Иванович мог сам куда-то перевести эту больную. Я тут отпрашивалась до обеда… Ну и поэтому решила сперва сообщить главврачу, не беспокоить персонал и не привлекать внимание…

— Странно не это. Странно, что при таком количестве народа она куда-то исчезла. Палата у нее, насколько я помню, была отдельная…

— Да, тридцать восьмая — это отдельный бокс. Ключ я всегда при себе держу, без меня туда никто не заходит, — полушепотом пояснила Майя Андреевна.

Дверь с номером 38 находилась в самом дальнем конце коридора. Коридор продолжался влево, но быстро обрывался. Его перегораживала стена с небольшой дверцей. А дверь тридцать восьмой палаты находилась за углом.

— Откройте, пожалуйста, — попросил Воронков. Майя Андреевна, волнуясь, вытащила ключ, вставила в замок.

Когда открылась дверь, Воронков спросил:

— Ничего тут не трогали, Майя Андреевна?

— Абсолютно. Только заглянула. Сами видите — тут негде прятаться.

Да, в комнатушке площадью два на три метра — в тюрьме одиночки больше бывают — прятаться было негде. Окошко, замазанное масляной краской, было, как и прочие, защищено сеткой изнутри и решеткой снаружи. Койка, стоявшая посреди палаты, была привинчена к полу и снабжена ремнями. Спрятаться под ней и остаться незамеченным было невозможно.

— Вы ее фиксировали? — спросил Воронков.

— Нет, — ответила Майя Андреевна, — она ведь не буйная. Вы же знаете это…

Полковник зачем-то поднял подушку, потом матрац и вытащил халат.

— У нее что, два халата было?

— Н-нет… — пробормотала Майя Андреевна. Мы оставляем только ночнушку. Выдаем халат и тапочки.

— Стало быть, она у вас где-то в одной рубашке бегает? На улице градусов десять тепла, да и здесь не парилка. Неужели ей жарко стало?

— Не думаю. У нее была нормальная температура.

— Так. Давайте по порядку, — строго спросил Воронков. — Когда вы ее в последний раз видели воочию?

— Я же сказала: во время полдника. Санитары разносили кефир и булочки. В тридцать восьмую они заходили вместе со мной. Митрохина была на месте.

— Ясно, — Воронков оглядел палату еще раз, — значит, вы лично пронаблюдали за тем, как она свой кефир выпила и булочку скушала?

— Зачем? Я просто удостоверилась, что тут все в порядке.

— А зря, между прочим. Не съела она свой полдник. Вот он кефир, а вот булочка. Еще не засохла и даже не надкусана. И пакетик не вскрыт.

— Но какое это имеет значение? — удивилась Майя Андреевна.

— Может, и никакого… — задумчиво произнес Воронков. — А может, и имеет… Давайте представим себе, что мы с Михаилом Ивановичем санитары, а вы — это вы. Дверь тридцать восьмой закрыта. Где стояли ваши ребятки, когда вы открывали палату?

— Примерно вот здесь…

— То есть у вас за спиной. Значит, то, что они у вас за спиной делали, вы могли и не видеть?

— Да, но они, по-моему, ничего не могли сделать. Дверь-то была закрыта.

— А потом, когда вы ее открыли?

— Тем более! Я вошла, поглядела, убедилась, что Митрохина в порядке, пожелала приятного аппетита… После этого Марченко вручил ей булочку и пакет с кефиром, и мы ушли.

— Прямо сразу же? Или что-то произошло?

— Да вроде бы ничего не произошло, если не считать, что Крикунов запнулся и опрокинул котел… Я ему помогла собрать пакеты и булочки.

— Кроме них, в котле ничего не было?

— Абсолютно ничего.

— Где это было?

— Ну, вот тут примерно…

— То есть уже за углом?

— А дверь оставалась открытой?

— Да, но там оставался Марченко, он прикрыл дверь и держал ее за ручку.

— А сколько времени вы помогали Крикунову собирать пакеты?

— Минуты две-три, не больше.

Воронков кивнул и показал на маленькую дверь в стене, перегораживающей коридор за углом:

— Это что?

— Это стенной шкаф. Там уборщицы свои ведра и тряпки хранят.

— Он запирается?

— Зачем? Это ж не сейф с золотом. Задвижкой снаружи — да и все… Постойте! Вы что, думаете, пока мы с Крикуновым собирали булочки, Марченко выпустил ее? И она сейчас тут, в шкафу?

— Навряд ли! — покачал головой Владимир Евгеньевич. — Мы бы ее уже слышали.

Он подошел к дверце стенного шкафа и открыл ее. Пахнуло сырыми тряпками. На верхней полке лежал рулон мешковины, из которой делали половые тряпки, на второй сверху стояли жестяные ведра, а под ней, уже на полу, лежало несколько веников.

Воронков постукал стену внутри шкафа прямо перед собой, потом слева и наконец справа…

— Вот она куда ушла, — сказал полковник без особого торжества, откидывая фанерку с правой стороны шкафа и заглядывая в темную дыру, откуда повеяло холодком. — Что у вас с той стороны?

— Шкаф, такой же, как здесь, только пустой.

— И куда он выходит? В какое отделение?

— Сейчас никакое. Там вообще-то ремонт идет, — сообщил Усольцев нехотя. — Капитальный…

— Давно?

— Третий год… — сознался главврач. — То есть, конечно, ниоткуда он не шел толком. Денег-то не было… Разворотить это крыло разворотили, а ремонтировать было не на что. А неделю назад одна контора вдруг предложила спонсорскую поддержку. Какой-то областной благотворительный фонд помощи душевнобольным.

— Неделю назад? Интересно… Ну как, Миша, испачкаться не боишься? Пролезем? Даму, наверно, можно помиловать и разрешить ей здесь остаться. С одним условием: санитарам без меня — никаких вопросов! Уговорились, Майя Андреевна? Эго очень серьезно. И каждое лишнее слово, которое вы им скажете, может сильно повредить вам лично. То есть прямо скажу — это опасно для вас.

Воронков подвернул под колени полы медицинского халата и попробовал сунуть голову в дыру, став на четвереньки.

— Вроде пролезаю. А как вы, господин доктор? Протиснуться сумеете?

— Хорошо, полезли. Проверим, не пора ли на гербалайф переходить?

— Шарлатанство этот ваш гербалайф. Жрать нужно поменьше и бегать побольше.

— То-то ты много бегаешь на казенной «Волге»…

Пролезть смогли оба, и даже в пыли особо не испачкались.

— Ну и ну! — заметил Воронков, оглядывая коридор, заваленный кусками штукатурки, отбитой с потолка, крафт-мешками с цементом, какими-то досками, горбылями, подмостьями и прочим строительным хламом.

— Они пока на первом этаже орудуют, — пояснил главврач. — Трубы отопления поменяли, сантехнику, потолок за неделю оштукатурили, стены частично…

— А здесь, стало быть, и конь не валялся?

— Нет.

— Это проще. Вот это, случайно, не тапочки Митрохиной?

Воронков поднял с пола сперва один, а потом другой матерчатый шлепанец.

— Такие у половины пациенток. Даже больше.

— А вот здесь она их снимала. — Воронков с видом Шерлока Холмса указал на бесформенное пятно посреди пыльного пола.

— И надевала что-то?

— Так точно, доктор Ватсон! — согласился Воронков. — И надела она, судя по всему, сапоги резиновые женские тридцать восьмого размера. Черного цвета. Вот отличный отпечаток на полу. Свежак! На той лестнице у тебя какие-нибудь посты есть?

— А ты бы поставил, Вова? В пустой корпус?

— Ну, не поставил бы. Так что теперь осталось уяснить, далеко она ушла или нет.