— Убери свои грязные лапы!

Гаспар пошатнулся и растянулся на ковре. Выглядел он, надо сказать, не лучшим образом. Штанам и рубашке изрядно досталось в его приключениях с тех пор, как он покинул Ломенваль. Но г-н Драпер и капитан едва удостоили мальчика взглядом.

— Будет работать с командой, — пожал плечами капитан.

— Накормите его, — сказал г-н Драпер.

— Пусть сперва поработает, — ответил капитан. — Пусть узнает — и он, и ему подобные, — что за прогулку на яхте надо платить.

— Людей у нас хватает, — возразил г-н Драпер.

— На камбузе найдется для него занятие. А Жозеф, что моет у нас посуду, сможет тогда помогать Адриену — тот жалуется, что ему не под силу одному чистить все медные перила.

— Ладно, я не разбираюсь в ваших делах, — согласился г-н Драпер.

— Предоставьте нам решать, — заключил Жак Обираль.

Вот так Гаспар впервые получил представление о том, как живет г-н Драпер. Все его намерения, зачастую добрые, на каждом шагу перетолковывали и искажали те, кому он платил, чтобы не забивать себе голову бытовыми проблемами. Гаспара отвели на камбуз. Тот, кого называли Жозефом, детина лет двадцати с отвратительной физиономией, был немедленно отправлен натирать лестницы, и без того блестевшие как зеркало. А Гаспара посадили чистить овощи.

Кок на яхте слыл мастером своего дела, но характер имел прескверный. На Гаспара он смотрел как на своего раба. Он был о себе очень высокого мнения и кичился тем, что состоял на службе у двух или трех европейских принцев крови. Г-н Драпер должен гордиться, повторял он, что для него стряпает один из лучших поваров Европы. Он требовал, чтобы на овощах, приготовленных для варки, не оставалось ни единого пятнышка; кроме того, Гаспару надлежало то и дело менять горячую воду, в которой мыли тарелки и стаканы, весь день начищать кастрюли и каждые полчаса подметать камбуз. Для кока все это были потребности куда более насущные, чем, например, дышать. Колдуя над своими блюдами, мэтр Седань использовал невероятное количество всевозможной кухонной утвари. В первый же день Гаспар узнал, какая это мука — извлекать мельчайшие частички, застрявшие в двух десятках различных соковыжималок, мясорубок и овощерезок, напоминавших ему инструменты хирурга. Впрочем, и чистоты в своей святая святых мэтр Седань требовал на уровне операционной.

В этот день Гаспар провел на ногах десять часов, во все следующие — по двенадцать. Качка вынуждала его к утомительным, почти акробатическим упражнениям. Когда не было возможности забиться в уголок между плитой и буфетом, приходилось постоянно за что-то цепляться. Что до кока, ему качка была нипочем — он только потешался над Гаспаром, когда тот проливал кипяток себе на ноги. Гаспару дали старые башмаки, нисколько не защищавшие от ожогов, и он терпел боль, стиснув зубы. Для ночлега ему отвели крошечный чулан, расположенный, как и камбуз, между нижней и верхней палубой, — там держали щетки и швабры. Вечером Гаспара поволокли по коридору, втолкнули в эту жалкую каморку и заперли на ключ. Пошарив в темноте, мальчик нашел пустой мешок — единственное, что можно было подложить под голову.

В первый вечер Гаспар долго не мог уснуть. Он-то думал, что увидит Драпера-младшего — пусть даже тот обольет его презрением. А вместо этого обречен проводить день за днем как в тюрьме и не может ничего узнать о своем друге. Он хотел выглянуть в иллюминатор, но стекло было мутное, гайки завинчены наглухо, и открыть его не представлялось возможным. Тогда Гаспар приник ухом к железной стенке чулана (никаких панелей здесь, разумеется, не было) и прислушался к доносившимся снаружи звукам.

Услышал он только глухие удары волн, долгие всплески, ритмично пробегавшие вдоль борта. Какое оно— бескрайнее море в пенных барашках сейчас, под звездным небом? Куда плывет яхта? Если на юг, то она, должно быть, уже пересекла Па-де-Кале. Гаспар припоминал уроки географии в школе, и ему представлялись названия морей, написанные большими буквами на голубом фоне. Но он понятия не имел ни о расстояниях, ни о скорости судна.

На следующее утро на рассвете пришел матрос, открыл дверь и, толкая в спину, отвел мальчика на камбуз. Камбуз помещался в самом конце коридора. Гаспар ничего не видел перед собой, кроме ступенек, ведущих наверх. Вдруг, не задумываясь о том, что его за это ждет, он метнулся к лестнице и в три прыжка оказался на залитой светом верхней палубе. Нос корабля то вздымался на волне, то нырял, устремляясь к бесконечно далекому горизонту. Волны в это утро были нежно-голубые, огромные, высокие» как горы, но без пенных барашков. Восходящее солнце озаряло безбрежный простор, похожий на лес, если смотреть на него с большой высоты. Лишь на мгновение увидел Гаспар несравненное море в новом обличье: матрос схватил мальчика за ногу, и он пересчитал все ступеньки, лежа ничком.

Весь долгий день Гаспар видел только плиту да кастрюли. Из иллюминаторов камбуза лился дневной свет на большой стол, где священнодействовал над своими блюдами мэтр Седань.

— На море посмотреть захотелось? — ворчал кок. — Вот я — разве я смотрю на море? Когда научишься работать как следует, дурь из головы выветрится, не захочешь больше пялить глаза на соленую водичку.

Время от времени, когда яхту качало сильнее, в иллюминаторе на миг появлялся горизонт, наискось перечеркивая стекло. Тогда Гаспар видел кусочек голубизны, и в нем, как в зеркале, приоткрывались ему морские просторы.

Из своего закутка Гаспар пытался расслышать, что делается в коридоре. До него доносились голоса. Так он узнал, что Жак Обираль и старший помощник живут в соседних каютах. Три каюты наверху принадлежали, по всей вероятности, капитану, г-ну Драперу, а также его сыну — или племяннику — и гувернантке, которую Гаспар видел на палубе, когда следил за яхтой в Антверпене. Он вернулся к иллюминатору — стекло в нем было молочно-белое. Мальчик принялся скрести его случайно найденным железным стерженьком — безрезультатно. Тогда он попытался отвинтить гайки, но лишь сбил пальцы и оставил свои усилия, только когда из-под ногтей брызнула кровь.

Три дня Гаспар ломал голову, как бы снять гайки. Море стало поспокойнее. Горизонт больше не маячил в иллюминаторах камбуза. Удушающая жара в чулане становилась невыносимой. Во что бы то ни стало надо было открыть крошечное окошко и вдохнуть хоть немного свежего воздуха. Гаечного ключа среди бесчисленной кухонной утвари Гаспар не нашел. Он стащил большой нож и попробовал подрезать им шарниры замка. После трех часов бесплодных попыток нож сломался. Наконец, однажды вечером, прибираясь на камбузе, Гаспар вдруг заметил довольно длинные и толстые железные щипцы. Повар как раз вышел. Мальчик быстро сунул щипцы в карман. Едва он успел это сделать, как за ним по обыкновению пришел матрос.

Щипцами можно крепко захватить довольно большую гайку, а если щипцы длинные, то гайку легче отвинтить, используя их ручки как рычаг. Гаспар нажал посильнее — и первая гайка поддалась. Их было всего две. Через несколько минут Гаспар смог приподнять стекло иллюминатора.

Он услышал дивные звуки: как будто тысячи родников журчали вокруг. Под усыпанным звездами небом раскинулось темно-синее море. Два долгих часа Гаспар не мог насмотреться и наслушаться. На другой день ему удалось с помощью куска проволоки закрепить фрамугу. Теперь он мог, сложив грудой щетки и стоя на них, высунуть наружу голову, а при небольшом усилии — и плечи.

Несмотря на неудобную позу, Гаспар был счастлив: ему казалось, что теперь он причастен к жизни на яхте. Задрав голову кверху, он видел часть надстройки, а если бы поднял руку, вполне мог коснуться палубы. Он слышал чьи-то шаги, гулко звучавшие о доски, а где-то совсем рядом лилась песня под звуки фортепьяно. Это пел Драпер-младший.

Забыв даже об усталости после дня изнурительной работы, Гаспар слушал, замирая от восторга. Шаги между тем приближались; двое мужчин облокотились о перила прямо над Гаспаром, и тот поспешно втянул голову внутрь, боясь, как бы его не увидели.