Расчеты фельдмаршала, однако, оказались ошибочными, и виноват в этом был генерал Муромцев, сделавший неправильную рекогносцировку. Как выяснилось позже, у Кучук-Кайнарджи находилось не 10 тысяч, а 30 тысяч отборного турецкого войска, в том числе тысяча пехотинцев — далкилычей, неустрашимых головорезов, дающих клятву драться с противником только на саблях. Это была та самая армия Нумана-паши, встречи с которой ждал Румянцев на подступах к Силистрии.

Генерал-майор Вейсман, получив приказ Румянцева, немедленно выступил к лагерю противника. Он пока еще не знал, как велик неприятель, на которого покушался. Да это его сейчас и не занимало. Привыкнув считать противника только после сражений, он боялся одного: как бы турки преждевременно не снялись с лагеря и не отрезали бы путь армии к Гуробальской переправе. Если бы эта случилось, он тогда не выполнил бы поставленной перед ним задачи.

Не доходя версты две до турецкого лагеря, Вейсман наткнулся на крутые горы, заросшие непроходимой чащей. Пока в чаще искали проходы, наступил вечер, Вейсман решил заночевать, дать людям перед боем хорошенько отдохнуть.

Утром, чуть свет, прозвучала команда, и корпус по узким проходам двинулся вперед. Вскоре показалась широкая поляна, переходившая в большую долину, которая простиралась до самой деревни Кучук-Кайнарджи. Корпус выстроился в каре и продолжал движение уже в боевом порядке. Конница следовала слева от каре, авангард под начальством полковника Кличко шел несколько правее от главных сил. В авангард входили лучшие силы — Кабардинский пехотный полк, два гренадерских батальона, казацкий полк, охотники-стрелки.

Турецкий лагерь располагался на высотке с крутыми склонами. Пехота, прикрываемая ретраншементом, занимала позицию на самой вершине. Подступы к лагерю прикрывались многочисленными рвами: Единственный открытый коридор к ретраншементу занимала неприятельская конница. Пользуясь складками местности, Кличко со своим авангардом сумел скрытно подойти к этому коридору, после чего открыл по спагам сильнейший ружейный огонь.

Оценив обстановку и решив, что Кличко один устоит против неприятельской конницы, Вейсман, не теряя времени, повел свое каре в атаку на нагорный ретраншемент.

— Вперед, ребята, не отставать! — подбадривал он своих солдат.

Когда до укреплений оставалось каких-нибудь сто шагов, оттуда с дикими криками выскочили толпы янычар и далкилычей. Без ружей, с одними саблями. Те, что остались в ретраншементе, поддерживали их частой пальбой.

— Не робей, браци! — загремел голос Вейсмана. — Дайте мне место, браци!

В минуты наивысшей опасности он всегда говорил своим «браци». Вейсман неплохо владел русским языком, но слово «братцы» у него почему-то не получалось. Он произносил его смягченно, на нерусский лад — «браци», и солдаты к этому давно уже привыкли.

С обнаженной шпагой Вейсман из середины каре протиснулся к переднему фасу, солдаты первой, шеренги потеснились, и он занял место с ними рядом, плечом к плечу.: Неустрашимость любимого генерала, его уверенность в победе придали солдатам смелости, и они, ощетинившись штыками, решительно двинулись на оравшую, сверкавшую ятаганами неприятельскую толпу. Турок было много, около десяти тысяч. В каре русских находилось только три тысячи воинов. Выходило: трое против одного. Опьяненные своим превосходством, турки окружили каре, стали нападать со всех сторон, стараясь разрушить строй, пробиться вовнутрь каре, после чего довершить уничтожение отряда. Но шеренги русских оказались словно из железа. Хотя русских было меньше, они не оборонялись, а наступали и наступали с такой отвагой, что первая волна сабельников почти вся была переколота штыками.

— Алла-а-а!.. — орали турки.

— Ура-а-а! — гремело в ответ из русского каре.

На какое-то время туркам все же удалось остановить русских. Их натиск усилился. Казалось, еще немного, и они возьмут верх.

— Браци! — воодушевлял своих Вейсман. — Держи фасы! Вперед! Коли, браци!

Неожиданно голос его оборвался. Находившиеся в одной шеренге с генералом солдаты видели, как один из янычар, пробившись к нему, выхватил из-за пояса пистолет и выстрелил в него почти в упор. Вейсман упал замертво. Двое солдат подхватили его обмякшее тело и отступили с ним вовнутрь каре.

— Генерал убит! — пронеслось по шеренгам.

Турки ликовали. Победа представлялась им совсем близкой.

— Браци! — вдруг раздался голос генерал-майора Голицына, обращавшегося к солдатам так же, как до последнего вздоха обращался к ним им любимый командир. — Не дадимся басурманам! Отомстим за генерала!

Двое солдат все еще держали тело Вейсмана на весу, как бы для того только, чтобы показать, как подло поступили турки, убив их славного командира, чтобы дать понять — за его смерть турки должны поплатиться.

Раздался рев голосов. Голицын, заняв место в первой шеренге, то место, которое до этого принадлежало Вейсману, размахивая шпагой, кричал что-то, но его уже не слушали. Ни к чему теперь призывы, ни к чему команды. Солдаты и без того знали, что делать. Они жаждали отмщения.

О неприятель! Бойся ярости русского солдата! В ярости он страшен, в ярости он беспощаден.

Русские штыки поражали словно молнии. Мертвые падали на мертвых. А турки все шли и шли. Наконец неприятельская толпа дрогнула. Самые отчаянные, самые смелые пали, те, что держались за их спинами, оказались слабее. Увидев участь своих товарищей, они стали пятиться, а потом и вовсе побежали. Остававшаяся в ретраншементе пехота усилила огонь, но это уже не могло спасти положения: русские в один миг перекололи всех, кто пытался оказать сопротивление.

Тем временем авангард полковника Кличко повел наступление на сам лагерь. Турки, увидев, что все укрепления и пушки оказались в руках русских, поняли, что надеяться больше не на что, и стали поспешно отступать… Для их преследования Голицын направил четыре кавалерийских полка, стоявших в арьергарде, прочим же полкам, уже сделавшим свое дело, дал отдых в захваченном лагере.

Усевшись на гребне высотки и оглядывая поле, усеянное трупами, солдаты дивились делу рук своих.

— Такого, кажись, еще не бывало. Сколько же мы их перекололи?

— Тысячи три будет.

Трупы не считали. В реляции Голицына фельдмаршалу было сказано, что около ретраншемента убито до 3 тысяч турок. На самом же деле потери противника превосходили эти цифры. Впоследствии сами турки определили свои потери в этом сражении пятью тысячами человек. Потери русских состояли из 152 раненых и 15 убитых. Вроде бы мало. Но в числе убитых был знаменитый Вейсман!

После того как Вейсмановский корпус присоединился к главным силам армии, Румянцев созвал военный совет. Он хотел, чтобы генералы сами сказали свое слово и разделили с ним ответственность перед императрицей: оставаться ли здесь, за Дунаем, или возвратиться на свою сторону?

Положение вроде бы благоприятствовало русской армии. И тем не менее Румянцев находил его бесперспективным. Наступление в глубь турецкой территории таило в себе большую опасность. Ведь в распоряжений визиря имелась еще масса войск! Между тем наша кавалерия была изнурена настолько, что лошади, в течение многих дней кряду не выходившие из-под седла, едва держались на ногах. Подножного корма почти не было. Чтобы не дать подохнуть лошадям, приходилось с берега Дуная возить камыш. Словом, кавалерия для продолжения активных боевых действий была непригодна, она нуждалась в длительном отдыхе. А без кавалерии гоняться за турецкими войсками было бы, по крайней мере, неразумно.

Военный совет, взвесив все обстоятельства, большинством голосов высказался за то, чтобы отказаться от дальнейших наступательных действий за Дунаем и вернуться на свой берег. На другой день был пробит генеральный марш, и армия двинулась к переправе.

Зал гудел словно улей. Народу было полно. Обычно заседания придворного военного совета проводились при закрытых дверях, а тут с высочайшего дозволения пришли кому надо и кому не надо — почти вся петербургская знать собралась. Уж очень был велик интерес к предмету обсуждения. До последнего времени с берегов Дуная приходили только победные реляции, и вдруг ошеломляющая новость: вопреки повелению государыни-императрицы Румянцев отказался наступать на турок и с правого берега Дуная вернулся на прежние позиции, чем дал визирю великие козыри, подорвал надежду на заключение скорого мира.