Старый граф даже прослезился. Одряхлевший, он жил теперь больше мечтами о ратном возвышении единственного сына, командовавшего у Румянцева тяжелой кавалерией.

Иностранные министры толпились отдельной группой. Императрица задержалась здесь дольше, чем в других местах. Никого не обделила своим вниманием, улыбкой, ласковым словом. А посланнику Англии даже сказала какую-то шутку, отчего тот громко рассмеялся.

— Господа, — заговорила императрица, обращаясь к гостям, — я имею удовольствие сообщить подробности победы над турками, учиненной при реке Ларга. Приглашаю послушать.

Она подала знак секретарю, и тот начал громко, нараспев, читать реляцию Румянцева.

— «Неприятель, — читал секретарь, — с великими силами имел лагерь на превысокой и неприступной горе с обширным ретраншементом, и его канонада командовала всей окрестностью. Но чего не может преодолеть воинство, усердствующее во славу своей монархини! Мы, несмотря на все сии выгодные позиции, на рассвете с разных сторон повели атаку, выбили штурмом неприятеля из всего его лагеря…»

При чтении реляции императрица время от времени посматривала в сторону иностранцев. Интересно было знать, как они воспринимают сие? Австрийский посланник не выражал никаких эмоций, англичанин лорд Каткарт улыбался, видимо все еще находясь под впечатлением ее шутки, посланники Пруссии и Голландии перешептывались между собой, министр из Швеции слушал уставившись в пол.

Далеко не все иностранцы радовались победе русской армии. Шведу, например, было бы куда приятнее услышать нечто обратное тому, что читал сейчас секретарь. Ей, императрице, хорошо было известно о сочувственном отношении шведского правительства к Порте, о его заигрывании с Францией, которая ни о чем другом не мечтает, как о том, чтоб сильнее подхлестнуть против России Турцию и польских конфедератов. Впрочем, австрийцы не лучше… Неприятны им победы Российской империи. Крепитесь, господа, еще не то услышите!

Закончив чтение реляции, секретарь перешел к указу о награждении генералов и офицеров армии. В списке пожалованных кавалерами ордена Святого великомученика и победоносца Георгия значилось 19 человек, в том числе трое второго класса, семеро — третьего и восемь человек — четвертого. Главнокомандующий жаловался орденом первого класса.

— Господа, — попросила внимания императрица, — нами получены также добрые вести и от графа Алексея Орлова. Наш флот одерживает в Морее успех за успехом. Греки, албанцы, черногорцы и другие народы восстают против турок, своих безжалостных поработителей, и под знаменем свободы присоединяются к нашей армии. Мы рады за эти несчастные народы. Да восторжествует на земле свобода!

— Виват! Виват! — заскандировали голоса.

Обер-гофмаршал пригласил гостей к столам выпить за здравие матушки-императрицы и за славную победу, одержанную над турками. Гости медленно, обмениваясь впечатлениями, стали продвигаться в соседний зал, где их ожидало угощение. Графиня Брюс, находившаяся в свите императрицы, заметила в толпе графиню Строганову и направилась к ней.

— Ты одна, а где супруг? — спросила она подругу.

— Где-то здесь.

Тонкое лицо Строгановой было болезненно бледно, ее мучил кашель, и она то и дело подносила ко рту платок. Бедняжка, ей бы в постели лежать.

— Слышала, твоему братцу Георгия пожаловали, четвертого класса. Петр Александрович пишет, зело храбр и любим солдатами.

— Я рада за братца, — сказала Строганова. — Дай Бог ему счастья. И вашему супругу тоже, и Петру Александровичу, — добавила она, опустив глаза.

Между тем в столовом зале разыгрывался новый спектакль. Первому министру Панину принесли кипу иностранных газет, и он предложил гостям послушать, что пишут в них о войне с Турцией и о самой Турции.

— Это должно быть очень интересно, — подхватила императрица, делая вид, что видит газеты впервые, хотя еще утром искала в них заметки, которые, по ее мнению, следовало прочитать гостям. — Просим, граф, если вам это не трудно.

Панин стал читать, экспромтом переводя тексты на русский язык:

— Венская газета: «Чувствуя затруднительность своего положения и нуждаясь в деньгах, султан уменьшил роскошь в Серале и даже запретил придворным дамам носить богатые платья, золотой сервиз свой, стоивший два миллиона талеров, приказал перелить в деньги». Газета Нижней Эльбы: «До 12 тысяч человек визирской армии, не желая участвовать в войне, бродили по Константинополю и его окрестностям. Наместник визиря в столице, чтобы принудить их идти в поход, прибегнул к оригинальному средству. Он собрал множество женщин и подговорил их убедить бродивших солдат идти в поход. Женщины, пойдя к солдатам, сначала употребляли ласки, но когда это средство не помогло, стали называть беглецов трусами. Тогда солдаты их избили, а некоторых из них раздели и в таком виде гоняли по городу. Для обуздания непослушных султан приказал поставить несколько виселиц, на которых многие виновные были повешены за ребро, иные же посажены на кол. Однако этим смута не кончилась. Ночью виселицы были сломаны, и на стенах Сераля появилась надпись, относившаяся к султану: «Доставь нам мир или будешь лишен жизни». Султан назначил 1000 талеров за поимку виновных, но его усилия оказались тщетными».

— Это ужасно, я не могу больше слушать, — прервала чтение императрица. — Меня удивляет, — бросила она взгляд в сторону иностранцев, — что находятся еще люди, которые с сочувствием относятся к этой варварской стране.

Шведский посланник незаметно вышел из зала. Когда он спускался к своей карете, раздался пушечный залп, в небо взметнулись снопы разноцветных огней. Праздник во дворце еще только разгорался.

Простояв на поле Ларгского сражения два дня, Румянцев повел армию дальше, на юг. Через несколько дней он достиг селения Розешти и, увидев здесь дубовую рощицу, возрадовался. Лес! Это было очень кстати. Солдаты давно уже не ели свежего хлеба, и теперь представлялась возможность вознаградить их долгое терпение. Кстати, и вода была рядом. Лучшего места для стоянки не придумать.

Румянцев приказал разбить лагерь, и пекари тотчас принялись за дело. Правда, муки удалось наскрести всего лишь на двухдневную выданную норму, но имелась надежда на скорое прибытие транспорта. В обозах везли месячный запас хлеба, круп и фуража. Кроме того, у начальников, ведавших довольствием, имелся расчет пополнить запасы продовольствии за счет местного населения.

В Розешти, возле которого разместился лагерь, жили татары. Война каким-то образом миновала этот тихий уголок, не видно было каких-либо следов разорения. Пшеничные и ячменные доля желтели добрым налитым колосом. Хлеба вышли в полную зрелость — хоть сегодня начинай жатву. Упустить такой случай было просто грешно, и фуражиры пошли к татарам договариваться, чтобы те уступили часть урожая. Обе стороны быстро пришли к согласию, и пекарям оставалось только ждать, когда прибудут фуры с мукой нового урожая.

В то время как татары уже приготовились выйти на жатву, от Боура, прочесывавшего местность в двадцати верстах от главных сил, пришло донесение: на левом берегу Кагульского озера обнаружен в крупных силах неприятель, которого он брался разбить при поддержке его корпуса другими частями армии. Румянцев махнул рукой на урожай татар и пошел на соединение с авангардом. Но уже на марше он получил новое донесение: противник оставил озеро и отступил к устью реки Кагул. Такая игра Румянцева не устраивала. Гоняясь за противником, не имевшим намерения сражаться, он мог еще больше оторваться от обозов, которые сейчас нужны были как никогда. Он выбрал удобное место для лагеря и решил ждать. На другой день, однако, пришло тревожное сообщение: Репнин уведомлял, что противник численностью до 20 000 человек предпринимает наступление на его корпус, он просил срочной помощи. Румянцев приказал барабанщикам пробить тревогу и ускоренным маршем повел армию вперед. Но получилось так же, как и в первом случае. Противник неожиданно отказался от наступления и вернулся в свой лагерь, что у устья Кагула.