— Как можно, ваше высокопревосходительство! Доставим без задержки, — отвечал седовласый унтер.

Но болезнь у генерала Раевского не проходила, и, узнав о ней, главнокомандующий распорядился направить к больному армейского доктора Виллие.

   — Постарайтесь поставить его на ноги как можно скорей, — потребовал он. — Такой генерал сейчас дороже золота.

Вместе с Виллие поехал и генерал Бороздин. Они застали Николая Николаевича лежащим в жару. Тепла в уцелевшей избе не было, сквозило.

   — Свалила, проклятая, — с виноватой улыбкой сказал больной.

На его лице выступил нездоровый румянец, ко лбу колечками липли волосы.

   — Чему быть, того не миновать, — успокоил его доктор. — Все под Богом ходим.

Осмотрев больного, он заключил:

   — Неделю, а может, полторы придётся полежать под присмотром. Собирайтесь, поедем...

   — Куда? А отряд?

   — А вот Михаил Иванович его примет, — кивнул доктор на Бороздина. — Так приказал главнокомандующий.

   — Ладно, — тяжко вздохнул Николай Николаевич. — Сейчас созову начальство...

   — Никаких собраний! Передавайте командование — и дело с концом, — запротестовал доктор.

Появился Мирошников. Он тоже принял сторону Виллие:

   — Всё, что надобно будет, я разъясню, а вам нужно скорей избавиться от хвори.

На больного натянули полушубок, валенки, запахнули ещё и бурку. В карету с ним сел Виллие. Сопровождала их охрана из казаков.

Они выбрали путь в объезд главной дороги. Кони шли резво, легко скользили полозья кареты, под ними безумолчно шуршал снег. Не проехали и половину пути, когда ездовой вдруг затормозил. Отворив дверцу, он тревожно сообщил:

   — Никак французы! Идут по дороге прямо на нас!

Доктор побледнел, застыл в углу.

   — Сколько их? — спросил Раевский.

   — Цельная колонна! Сотни две, а может, и более! Что делать прикажете?

   — Поезжай!.. Их главного пригласи. Скажи, что генерал требует.

Послышались голоса, и карету окружили французские солдаты. Распахнулась дверца, заглянул какой-то начальник.

   — Заходите, заходите! Я везу больного! — преодолев оцепенение, сказал по-французски Виллие, и офицер послушно протиснулся внутрь кареты.

С первого взгляда нельзя было определить, кто он такой: на голове треух, на плечах драная шуба. Лишь голубые форменные штаны да сапоги со шпорами выдавали в нём кавалерийского офицера.

   — Капитан Лафонтье, — произнёс он простуженным голосом.

   — Капитан! — заявил вдруг больной. — Я генерал. Мой отряд в получасе отсюда. Встреча с ним не обещает вам добра. Надеюсь, понятно? Обещаю сохранить жизнь, если немедленно сложите оружие.

   — Я посоветуюсь...

   — Вы начальник, вам решать, как поступить.

Раевский выставил из-под бурки пистолет.

   — Пусть будет плен! — воскликнул француз. — Мы сдаёмся.

Через несколько дней Николая Николаевича доставили для излечения в родное поместье Каменку, близ Киева.

Уход и забота жены и близких благостно сказались на состоянии больного. Дело пошло на поправку. В поместье был и любезный дядюшка Александр Николаевич.

Однажды, когда Раевский уже заговорил о возвращении в армию, чтобы продолжать сражаться против Наполеона, Александр Николаевич подал ему письмо.

   — Прочитай, Николай, и ты поймёшь, кто выручил тебя из беды.

С волнением тот развернул лощёную бумагу и прочёл:

«Милостивый, государь мой, граф Александр Николаевич!

По письму Вашего сиятельства от 11-го сего месяца о болезни г. генерал-лейтенанта Раевского доводил я до сведения государя императора, и его Величество Высочайше указать соизволили позволить ему прибыть в Киев до выздоровления. Уверения Вашего сиятельства касательно невозможности прибыть ему к армии напрасны; я знаю его за усерднейшего слугу монарху и ревностного сына Отечеству, который без крайности не потеряет и минуты, предстоящей к пользе общему плану, и потому уверен, что в настоящее время г. Раевскому Киев столь же тягостен, сколько всегда приятно ему быть на поле славы. И мне более не остаётся, как сожалеть о временной потере столь известного по храбрым делам своим генерала. С истинным почитанием в таковой же преданности честь имею быть, милостивый государь мой, Вашего сиятельства всепокорнейший слуга

Князь Михайло К. Смоленский,

г. Плоцк».

— Теперь ты знаешь, кто спас тебя от хвори. Письмо можешь взять и беречь его... — произнёс граф Самойлов.

Николай Николаевич поспешил с отъездом.

Часть пятая

В ЗАГРАНИЧНОМ ПОХОДЕ

«Битва народов»

тъезд в армию ускорила тревожная весть о болезни Кутузова. Раевский знал Михаила Илларионовича с давней поры, когда начинал службу в потёмкинской армии. Там он часто встречался с израненным генералом, ведавшим охраной морского побережья. Тогда у опытного военачальника, героя штурма Измаильской крепости, и молодого полковника возникли тёплые доверительные отношения, сохранившиеся по сию пору.

На рассвете экипаж, в котором ехал генерал, подкатил к застывшему Неману. За рекой начиналась земля Польши, на которую перенеслись боевые действия против отступившей армии Наполеона.

Глядя на замерзшую реку, Раевскому вспомнилось стихотворение поэта-офицера Батюшкова. Он служил в штабе Кутузова, умело сочинял вирши, о которых Пушкин позже отзывался с похвалой.

В Каменке больной Раевский прочитал в рукописи стихотворение Батюшкова о переходе русских войск через Неман 1 января 1813 года:

Там, у Немана, Раевскому действительно представился французский солдат, покинутый ушедшей с российских просторов армией.

Как ни спешил генерал представиться главнокомандующему, однако застать в живых Михаила Илларионовича Кутузова не успел. 16 апреля 1813 года он умер в небольшом силезском городке Бунцлау. Совсем обессиленный, он тем не менее продолжал командовать, уверенный в успехе предпринятого заграничного похода.

С большими почестями прах Кутузова был похоронен в Казанском соборе в Петербурге. «Великая для всего Отечества потеря. О нём плачет вся Россия», — писали в те дни современники.

В Бунцлау позже был воздвигнут памятник с надписью: «До сих мест довёл князь Кутузов-Смоленский победоносные российские войска, но здесь положила смерть предел славным дням его. Он спас Отечество своё, он открыл путь к избавлению народов. Да будет благословенна память героя».

Раевского принял Барклай-де-Толли:

   — Принимайте под своё начало гренадерский корпус.

   — Гренадерский корпус? Не ослышался ли?

Таких пехотных формирований в русской армии не было. Имелись полки, дивизии, в которые зачислялись крепкие, сильные солдаты, способные не только владеть штыком штуцера и метко стрелять, но и далеко метать совсем не лёгкие гранаты, поражая неприятеля в ближнем бою.