Повторяю здесь то, что уже известно графу Михаилу Семёновичу: если бы я хотел служить, то никогда бы не выбрал себе другого начальника, кроме его сиятельства; но, чувствуя свою совершенную неспособность, я уже отказался от всех выгод службы и от всякой надежды на дальнейшие успехи в оной».

Переписка Пушкина и Елизаветы Ксаверьевны продолжалась недолго. В начале 1825 года он получил от неё последнее письмо. Что она писала — неизвестно, но послание навеяло на поэта грустные мысли. Плодом их стало волнующее «Сожжённое письмо»:

Вскоре после отъезда Пушкина Воронцов предложил Александру Раевскому подать в отставку, лишив его адъютантства.

В октябре 1825 года у Воронцовых родилась дочь Софья. «Доброжелатели» — были такие и в те старые времена — настойчиво искали сходства ребёнка с Пушкиным. Девочка действительно имела сходство... только не с Пушкиным, а со своей бабкой, доводившейся племянницей светлейшему князю Григорию Александровичу Потёмкину.

В октябре 1830 года на пороге приближающейся свадьбы, прощаясь с прежними увлечениями, Пушкин написал последнее стихотворение, посвящённое Воронцовой:

На этом можно было и закончить рассказ о влюблённых, если бы не письма, которыми они обменялись много лет спустя.

В Одессе готовилось издание альманаха «Подарок бедным», и Елизавета Ксаверьевна просила Пушкина принять в нём участие. «Не знаю, — писала она, — могу ли я Вам писать и как будет принято моё письмо: с улыбкой или с тем тоскливым видом, когда по первым словам письма ищут внизу страницы подписи надоедливого корреспондента... Простите моё обращение к прошлому: воспоминание есть богатство старости, и Ваша знакомая придаёт большую цену своему богатству...»

Пушкин ответил:

«Графиня,

Вот несколько сцен из трагедии, которую я имел намерение написать. Я хотел положить к Вашим ногам что-либо менее несовершенное; к несчастью, я уже распорядился всеми моими рукописями, но предпочёл провиниться перед публикой, чем ослушаться Ваших приказаний.

Осмелюсь ли, графиня, сказать Вам о том мгновении счастья, которое я испытал, получив Ваше письмо, при одной мысли, что Вы не совсем забыли самого преданного из Ваших рабов?

Остаюсь с уважением, графиня,

Вашим нижайшим и покорнейшим слугой.

Александр Пушкин.

5 марта 1834.

Петербург».

Такова история двух любящих сердец, страница жизни великого Пушкина и семьи генерала Раевского.

Осень 1824 года была для генерала Раевского тяжёлой, безрадостной. Нелёгкие ранения и невзгоды многих сражений дали о себе знать. По его прошению он был уволен в бессрочный отпуск до излечения болезни. Но события следующего года, отразившиеся на судьбах членов его семьи, обострили её.

Всё началось осенью 1825 года в далёком от столицы российской империи Таганроге, где пребывал Александр Первый.

По желанию болезненной императрицы Елизаветы Алексеевны царствующая чета решила провести зиму на юге, в Таганроге. Ехать в Италию и на германские тёплые воды они наотрез отказались. Балтийскую непогоду с острыми ветрами, холодом, изморозью женщина переносила с трудом.

Прежде чем попасть в Приазовье, император решил совершить непродолжительную инспекторскую поездку по Крыму. Он не любил засиживаться на одном месте, в северной столице, не баловал приближённых вниманием. Казалось, он тяготился окружавшей его роскошью и строгим этикетом двора и стремился удалиться от них, пренебрегая путевыми неудобствами и непогодой, непролазными российскими дорогами и случайностью жилья. Он словно бы искал уединения в длительных поездках.

В Крыму стояли очаровательные дни уходящей осени. После пребывания у князя Воронцова в Алупке император провёл инспекторскую проверку морского экипажа в Севастополе, затем греческого батальона в Балаклаве, побывал в Георгиевском монастыре. Оттуда он снова направился в Севастополь, ознакомился с укреплениями на северной стороне. Потом были Бахчисарай, Евпатория, селение Знаменское, где дислоцировалась артиллерийская бригада. В Перекопе император посетил солдатский госпиталь, там лежали заразные больные. Неизвестно где, то ли от посещения больных, то ли от выпитого натурального сока, может, от пребывания на холодном ветру, когда погода вдруг изменилась, а Александр оставался в одном мундире верхом на лошади в сопровождении единственного казака, но там, в Крыму, он почувствовал нездоровье.

Вечером 5 ноября царский кортеж достиг наконец Таганрога. Императрица ждала супруга, и потому этот южный городок с населением всего в семь тысяч жителей казался ему ещё более желанным. Своим приближённым он сказал тогда:

   — Избрав Таганрог местопребыванием для моей жены, мы поступаем в высшей степени благоразумно.

Крытая коляска подкатила прямо к калитке ограды, за которой начиналась дорожка ко входу в особняк. Жители города называли его домом, некогда построенным богатым греком-купцом, но с прибытием в него царя и его свиты он стал вдруг дворцом.

Едва экипажи подъехали ко дворцу, как лакеи и казаки охраны проворно и дружно подвезли дорожные сани, корзины, коробки.

Поддерживаемый князем Волконским, император вошёл в дом.

   — Как вы себя чувствуете, ваше величество? — справился доктор Виллие.

   — Не совсем я здоров, Яков Васильевич, чувствую лихорадку. Но уверен, всё пройдёт.

   — Я тоже не сомневаюсь, ваше величество, — подбодрил больного опытный царский эскулап. — Сейчас, после ужина, мы займёмся вами.

Но от ужина государь отказался, попросил только любимого барбарисового сока, а выпив, лёг в постель. Елизавету Алексеевну он попросил не беспокоить.

   — Скажите, что устал с дороги.

В своих чувствах Александр проявлял к ней сдержанность и даже сухость, но за последнее время он весьма изменился. В этом императрица видела Божье веление и милость судьбы.