— Зачем возвращаете королевскую грамоту? — спросил Флорецкий.

   — Потому и возвращаем, что в ней есть непригожие слова. Недостойно короля писать так, — заявил Сухотин.

   — Везите обратно грамоту и шлите свою с выражениями, — ответил Флорецкий и повернул коня к воротам.

Сухотин бросил грамоту вслед Флорецкому и тоже развернул коня. Второй поляк спешился и подобрал грамоту.

Король Владислав был возмущён смелой дерзостью и непочтительностью, как ему показалось, воеводы Шеина. Он взял у Флорецкого грамоту и принялся перечитывать её. Прочитав, усмехнулся. Понял, что Шеину не понравилось выражение: «С увещанием обратиться к его милости». «Ну что ж, москали, вам боком выйдет это высокомерие», — подумал Владислав.

Но король не знал обстоятельств, которые помешали воеводе написать ответ. Ещё в конце ноября Михаилу Шеину удалось отправить в Москву гонца с сообщением, что король Владислав предлагает разменять пленных и заключить перемирие. «И выкладывают они такое условие, — писал Шеин, — чтобы московское и польско-литовское войско отступили каждое на своё место». И теперь Шеин ждал царский ответ, оттого и затеял игру с польской грамотой, выражая якобы недовольство оскорбительными словами.

Король Владислав, однако, добивался своего. Он хотел прекратить войну. Ощущая свою силу над русской ратью, он не думал её уничтожать, а считал возможным выпустить её из того «котла», в котором она оказалась. Знал Владислав, что ещё одну зиму русские не перезимуют, а все помрут от голода и от болезней. Не хотел богобоязненный король принимать на душу тяжкий грех. Всё это стало чуть ли не главной заботой короля Владислава. Он приказал своим гетманам не обстреливать стан русских с Жаворонковой горы, на что гетман Соколинский возразил ему:

   — Ваше величество, мы стреляем только потому, что русские сами затевают стрельбу. Они убивают наших солдат из шведских ружей. Как такое терпеть?

   — Это верно, пан Соколинский. И всё-таки будем добиваться перемирия.

В этот же день король встретился за обедом с губернатором Станиславом Воеводским и спросил его:

   — Вельможный пан Станислав, как ты думаешь, не отправить ли нам послов в Москву? Пусть попытаются доказать царю, что пора заключать перемирие.

   — Ваше величество, но Боярская дума, которая властвует после смерти Филарета над царём, не даст ему воли заключить перемирие.

   — Что же им мешает? Ведь их собратья гибнут здесь.

   — В думе это понимают. Но там ещё и воеводы главенствуют. Те воеводы в большей степени князья. Тут и Волконские, и Одоевские, и Черкасские, и Шаховские. Все они горят чёрной завистью к воеводе Шеину, бывшему любимцу царя и великого государя, вот и стоят ратью в Можайске да Вязьме годами. Эти князья даже царя не чтят. Говорят о нём, что он горазд только на моления по монастырям ездить, а державой управлять не умеет. Теперь при царе нет ни Филарета, ни Марфы, вот бояре над ним и властвуют.

   — Наговорил ты мне семь коробов, а толком ничего не посоветовал. Как же так?

   — Совет один, ваше величество: добивать москалей. Дева Мария простит нам сей грех и поможет.

Владислав рассердился на Воеводского. Случилось это по той причине, что ему надоело торчать под Смоленском и вести эту нелёгкую и дорогую войну. Он не забыл четырнадцати с половиной лет перемирия с Русью. Славные это были годы.

И всё-таки конец войны приближался. Помог королю Владиславу увидеть его лишь случай. Царь Михаил, оказывается, получил послание Шеина и, вопреки думе, написал ему ответ. Доверил он отвезти эту грамоту своему псарю Никите Сычёву. В грамоте царь Михаил изъявлял согласие принять условия о перемирии, предложенные королём Владиславом. Провожая Никиту, царь Михаил сказал ему мягко, печально:

— Прогневали мы Господа Бога, нет нам удачи в ратном деле. Тут и бояре грызут меня. Вези уж мою грамоту Михайле Шеину. В ней моя воля.

Русский государь не ошибался в одном: в том, что Господь Бог отвернулся от россиян.

Никита Сычёв отправился в дальний путь не один, он взял с собой надёжного друга, русскую овчарку Рогая, с которой ходил на волков. И он достиг лагеря Шеина. Но проникнуть в него Сычёву не удалось. Шеин был уже в это время так тесно обложен, что Сычёв должен был вернуться назад. Но не выполнить волю царя Михаила преданный слуга не мог. Он сутки таился за спиной поляков и, казалось ему, нашёл лазейку, попытался проникнуть через неё в стан Шеина, но наткнулся на конный польский дозор. Сычёв надеялся с помощью Рогая прорваться к стану, но верный пёс перестарался. Он прыгнул на круп лошади первого дозорного и вцепился ему в шею. Но другой воин в тот же миг оказался рядом и проткнул Рогая саблей. Тот упал замертво. Никита Сычёв тем временем повернул коня назад и умчался. В пути он не раз плакал, вспоминая верного пса, и ругал себя за то, что не выполнил волю царя.

Царь, однако, не смирился с тем, что грамота до Шеина не дошла, и послал нового гонца, своего стременного Ивана Плахова. На пути к Смоленску Плахов прошёл все польские заслоны и почти добрался до стана Шеина. Да подходил он к нему днём и потому затаился в старом овине вместе с конём в ожидании ночи. Он прилёг на соломенную труху и, сморённый усталостью, уснул. Во сне он и был схвачен поляками. Поначалу, обыскав Плахова, поляки ничего не нашли. Но одному из поляков понравились сапоги Плахова. Он стащил их с пленника, стал любоваться ими и чисто случайно нащупал грамоту, зашитую в голенище сапога.

Когда эту грамоту принесли королю Владиславу, он был крайне удивлён. Это был тайный наказ думных бояр воеводе и боярину Шеину. Как он попал к Плахову, тот объяснить не смог, сказал лишь, что ему передал эту грамоту «царя» постельничий, В наказе бояре писали, что пора кончать войну, что нужен мир, и требовали, чтобы воевода Шеин вступил в мирные переговоры с королём.

Владислав собрал всех гетманов в воеводских палатах и прочитал им тайный наказ бояр. Гетманы, так же как и король, были удивлены поведением ранее непримиримых бояр.

   — И что же вы намерены делать, ваше величество? — спросил короля гетман Соколинский.

   — Пока надо сделать с наказа список и отправить его Шеину.

На другой день воля короля была исполнена. Шеин получил список тайного наказа. Но он никак не отозвался на грамоту бояр, попавшую в руки королю. Минувшей ночью ему удалось отправить в Москву Матвея Гребнева с отпиской царю. Бывалый лазутчик проскочил сквозь польские дозоры и заставы только ему ведомыми путями. Шеин писал царю, что «ему и ратным людям от польского короля утеснение и в хлебных запасах и в соли оскудение большое».

Получив эту отписку от Шеина, царь Михаил впервые пришёл в большой гнев на воевод и князей, которые вот уже год простояли без движения в Можайске и Вязьме. Он вызвал в свои палаты окольничего князя Григория Волконского и повелел:

   — Мчи сей же миг в Можайск к князю Димитрию Черкасскому и князю Димитрию Пожарскому. Вели им моим именем немедленно выступать под Смоленск. И чтобы взяли обоз с кормом.

Григорий Волконский возразил царю:

   — Но, государь-батюшка, надо получить от Разрядного приказа грамоты князьям, как им двигаться.

Царь Михаил почувствовал свою беспомощность, но накричал на Волконского и заставил его немедленно скакать в Можайск.

Шестого февраля князь Волконский вернулся из Можайска.

   — Государь-батюшка, князья Пожарский и Черкасский готовы выступить в поход, но всё-таки, заявили они, будут ждать отписки Разрядного приказа.

И впервые в жизни царь Михаил рассмеялся оттого, что понял: он в державе не государь, каким был его отец Филарет, а деревянный болванчик.

Потребовалось ещё три дня, чтобы Разрядный приказ написал подорожную грамоту князьям Пожарскому и Черкасскому и ещё князю Куракину в Калугу, чтобы все они немедленно выступили под Смоленск.

Но вся суета в Москве, в Можайске и в Калуге оказалась напрасной. Стан русских медленно умирал от голода, от цинги. Весь январь и начало февраля ни поляки, ни русские не стреляли друг в друга. Пятнадцатого февраля к стану русских приблизился большой отряд поляков. Они везли белый флаг. Полковник Сикорский, что держал флаг, услышал повеление короля Владислава: