— Король Сигизмунд не принял моей верительной грамоты, — жаловался Желябужский. — Он ни в какую не хочет признавать царём Руси Михаила Романова. Считает, что его сын Владислав по-прежнему остаётся претендентом на московский престол.
— Что я могу сказать, дорогой Стас, — отвечал Лев Сапега, — ведь не мы набивались с Владиславом на их царство. Московиты его звали.
— Это верно.
— Вот и пусть расхлёбывают свой кулеш, коль заварили.
— Всё верно, и не будем об этом. Пусть государи сами разбираются. А я заехал к тебе, чтобы повидать воеводу Михаила Шеина. Ещё передать грамоту о вольности от плена на князя Димитрия Черкасского: выкупили его сродники.
— Слышал о том. И князь Черкасский сейчас в моём имении. Да беда в том, что он ранен и не скоро, поди, сможет уехать из Польши.
Лев Сапега рассказал о событиях в имении, случившихся день назад.
Стас Желябужский хмурился при рассказе. Он был недоволен тем, что случилось, и даже выразил мнение, что Михаил Шеин всё подстроил с целью опорочить князя Черкасского. У него были основания так говорить в защиту князя. Отправляясь в Польшу выкупать Димитрия, Стас встречался с его братьями. Они не поскупились на то, чтобы отблагодарить посла, и благодарность надо было отрабатывать. Но в своём высказывании о Шеине посол был осторожен.
— Одно скажу, ясновельможный пан: князь Черкасский сватался за дочь Шеина из благородных побуждений. Видимо, во всём виноват князь Горчаков, из молодых да ранний.
На другой день, встретившись с воеводой Шеиным, посол Желябужский увёл его в парк и там на свободе, вдали от чужих ушей, стал искать ума воеводы в вопросе о том, как поступить московскому государю в отношениях с Польшей.
— Ты, воевода, уже три года в Польше и знаешь многое из того, что должен знать молодой царь. Ты же знаешь, что поляки его теснят. Он до сих пор не признан царём. Польша даже не приняла моих верительных грамот. Скажи, в чём дело, и я обязательно передам всё государю Михаилу Фёдоровичу. Это так важно.
Шеин слушал Желябужского внимательно и даже прутиком, который держал в руках, не размахивал. Понял он одно из попыток посла дознаться мнения воеводы: посол лил воду на чужое колесо. Он не хотел блага Руси, которой служил. Михаил весьма удивился, как Посольский приказ мог послать в Польшу поляка, в своё время отказавшегося служить родине.
И Михаил счёл за лучшее представиться перед Желябужским этаким простачком.
— Я, господин посол, минувшие три года провёл в монастырской келье и ничего не знаю, что происходит между Польшей и Русью. И пусть меня царь простит за то, что я не могу дать ему каких-либо советов.
Желябужский даже обиделся на Шеина.
— А вот это, воевода, ты напрасно делаешь. В Москве тебя считают более прозорливым и умным.
— Там, господин посол, ошибаются, и, по-моему, лучше вам повидаться с митрополитом Филаретом, отцом государя. Ему-то сам Господь Бог повелит дать советы сыну.
— И ты, воевода, знаешь, где находится Филарет?
— Слышал, что в Мариенбурге, в замке. Да тебе, господин посол, лучше всего спросить об этом у канцлера.
Стас Желябужский счёл, что ему нечего делать в компании Шеина, и с лёгким поклоном ушёл в палаты Льва Сапеги.
Позже, будучи в Москве, посол Желябужский выложил главе Посольского приказа то, чего Шеин не говорил и не мог сказать. Но и в имении Льва Сапеги Желябужский попытался очернить Шеина.
Встретившись наедине со Львом Ивановичем, он попробовал настроить канцлера на то, чтобы тот как можно скорее выпроводил Шеина из своего имения.
— Ясновельможный пан, мы с вами старые друзья, и по долгу друга я говорю, чтобы вы отправили Шеина поскорее в изначальное место, где его содержали как пленника.
— Но, пан Стас, что тебя беспокоит? Чем он мне может повредить?
— На вас обидится князь Черкасский за то, что вы приняли сторону Шеина, когда князь сватался к его дочери...
— Дорогой пан Стас, ты выслушал только одну сторону — князя Черкасского и не знаешь, что в свою защиту говорит боярин Шеин. Знай же, что вражда между Черкасским и Шеиным длится без малого двадцать лет.
— Странно. Но я никакой вражды не вижу со стороны князя ни к Шеину, ни к его семье. Он же просил руки его дочери. О какой вражде может быть речь! — горячо выражал свои чувства Желябужский.
— Дорогой, я не хочу ломать с тобой копья. Завтра я предложу Шеину уехать. Шляхтичи уже отдохнули после Мариенбурга.
— Спасибо, ясновельможный пан. Вы всегда были внимательны к моим просьбам. — И Желябужский поклонился.
Вскоре же посол покинул имение Льва Сапеги.
А вечером того же дня после молитвы Мария сказала Михаилу:
— Мой сокол, не сочти мои слова за шутку. Сегодня в полуденном сне приходила ко мне наша защитница Катерина. Взяла она меня за руку и повела в храм. Едва мы ступили за врата, как я увидела на амвоне Игоря и Катю. Их венчали. Ясновидица и говорит: «С сего часу дано тебе два дня, чтобы это венчание стало явью». И тут же Катерина исчезла. Она вошла в храм, и я видела, как в купол храма улетело белое облачко.
Михаил долго молчал. Он сидел на краю ложа и одной рукой перебирал распущенную шёлковую косу Марии. Она не вытерпела его молчания и спросила:
— О чём ты думаешь?
— О наших детях. Сердце болит за Ваню — как он там без нас? И теперь новая угроза. Мы можем потерять Катю. Потому скажу одно: всё, что ты видела во сне, должно за два дня обернуться явью. Мы обвенчаем наших детей Игоря и Катю.
— Спасибо тебе. Ты снял с меня тяжкий камень.
— Завтра к заутрене мы сходим в слонимский православный храм и попросим священника к вечеру исполнить обряд венчания.
На другое утро они чуть свет собрались в храм. Уже спускаясь с крыльца, они увидели Льва Сапегу, который завершал утреннюю прогулку. Михаил и Мария поклонились ему, сказали: «Доброе утро».
Он усмехнулся, покачал головой.
— Не знаю, доброе ли оно будет для вас. Я вынужден заметить тебе, воевода, что пришло время отправляться в Мариенбург.
Михаил и Мария переглянулись, она взяла его за руку, сжала.
— Надеюсь, не сегодня, ясновельможный пан? — спросил Михаил.
— Нет-нет. Вы уедете ранним утром послезавтра. — И канцлер пояснил: — Завтра мы должны узнать мнение варшавского светила о здоровье князя Черкасского.
— Это очень важно, — согласился Михаил. — А пока мы можем заниматься своими заботами? Мы идём в храм.
— Конечно, воевода. Помолитесь и за меня, — улыбнулся Лев Сапега. Но посерьёзнел, шагнул к Михаилу и добавил: — Вы от меня что-то скрываете. Скажите, и я оправдаю ваше доверие.
— У нас говорят, ясновельможный пан, что шила в мешке не утаишь. Чего уж скрывать... Нынче, ясновельможный пан, мы хотим обвенчать свою дочь с князем Горчаковым. Они любят друг друга. А кому неведомо, что это такое — любовь?
Лев Сапега не остался равнодушным к сказанному, его глаза оживились.
— Славно поступаете. Однако есть ли у вас посажёные отец и мать? Принято, поди, у вас, как и у нас.
— Нам трудно их найти. Католики в православный храм не пойдут.
— Пусть это будет моей заботой. Мой Якуб пойдёт сейчас же к Слонимскому старосте. А у него в услужении есть русские. Он найдёт достойных и приведёт.
— Ясновельможный пан, позволь и мне сходить с дворецким.
— Я об этом не подумал. Конечно же сходи, боярин. Сейчас Якуб к тебе выйдет.
Лев Сапега поднялся на крыльцо, вошёл в дом. В ожидании дворецкого Михаил и Мария прошлись по дорожке. Вскоре дворецкий появился.
— Ясновельможный пан велел заложить экипаж. Так вы уж подождите, — сказал Якуб и ушёл на хозяйственный двор.
В этот день в палатах Льва Сапеги всё пришло в тихое, словно подспудное движение. И управляли им сам ясновельможный пан и княгиня Кристина. Их дети, сын и дочь, жили в Кракове, потому Лев и Кристина взялись помочь Михаилу и Марии, чтобы их дочь и будущий зять в свадебный день почувствовали тепло и заботу о них.
