— Кто мы теперь, от кого послы? И ещё передай Михаилу Борисычу, что митрополит Филарет отправляет меня в Москву к патриарху Гермогену, а с чем — пока не ведаю.

Артемий и Павел Можай выбрались из стана послов вовремя, как и те, кто собирался оставить его по своей воле.

Наступил апрель. Природа ожила. На Днепре прошёл ледоход. Казалось бы, надо радоваться жизни. Но жестокость господствовала. Смоленск умирал от голода и цинги. В эти же дни в стане послов произошло ещё одно важное и позорное событие. Многие послы, которых уговорил князь Иван Куракин, вместе со своими боевыми холопами и слугами переметнулись к полякам. Король Сигизмунд наградил князей Куракина и Михаила Салтыкова землями и имениями. Князь Салтыков получил от короля давно желанную ему волость Вегу.

   — Верю, вы любите своего короля, — говорил изменникам Сигизмунд, — но, чтобы получить свои земли, вам надо проявить доблесть и вместе с моим войском взять Смоленск. Вижу, кому-то из вас придёте и стоять в моём городе воеводой.

Предавшие Русь князья дали королю слово собрать на Смоленской земле полк ратников для штурма города.

А в середине апреля на остатки «великого посольства» было совершено нападение поляков. Повелением Сигизмунда всех послов велено было взять под стражу и считать их пленниками. Все они были уведены па стана и упрятаны в сараи и овины в селе Богородском. А через неделю их погнали в литовский город Мариенбург — так спустя две недели сказали Шеину его лазутчики Пётр и Прохор, которые шли по следу пленных россиян.

   — Старый замок там есть, вот в него и замкнули всех. Но Филарета и князя Голицына с ними не было, — поведал Шеину Пётр.

В тот же день, насмотревшись московских ужасов, вернулись в Смоленск измотанные Нефёд Шило и Павел Можай. Выслушав от лазутчиков всё, Михаил Шеин позвал смоленских бояр, архиепископа Сергия и сказал им то, что не счёл нужным скрыть:

   — Как ни горько мне сказать вам правду, я должен это сделать.

Шеин с печалью смотрел на измождённые лица сидевших перед ним людей, и его сердце сжималось от боли: «Это ведь сильные люди, а как отощали».

   — Сегодня утром вернулись из Москвы мои доброхоты и принесли короб новостей. Скажу самое главное. От Руси нам с вами не дождаться никакой помощи. Там поляками уничтожено народное ополчение князя Димитрия Пожарского и Прокопия Ляпунова. В Москве разбой, пожары, грабежи. Власти никакой. Бояре покинули город или предались полякам. Князь Димитрий Пожарский, что возглавил первое ополчение, тяжело ранен и увезён в Троице-Сергиеву лавру. Вам я скажу одно: пока есть у меня под рукой хоть один ратник, буду держаться. Полякам не бывать в Смоленске. Призываю и вас к борьбе.

Встал смоленский дворянин Юрий Буланин.

   — Ты, Михаил Борисыч, забыл одно: кто будет бороться? Помнишь, нас с посадскими было восемьдесят тысяч, теперь почти в десять раз меньше, и если корма не будет, умрут с голоду последние.

   — Буланин, я тебя услышал. Где выход? — спросил Шеин.

   — Надо идти на вылазку. Захватить у поляков табун лошадей. Ежели дашь отряд смелых воинов, сам поведу. Добудем.

Михаил осмотрел собравшихся, увидел в стороне Нефёда Шило и Павла Можая, сказал им:

   — Нефёд, Павел, идите помогать дворянину Юрию. Возьмите надёжных людей, сами с ними отправляйтесь.

   — Ты, батюшка-воевода, Сильвестра с нами отпусти.

   — Скажу ему, и он пойдёт.

Группа Юрия Буланина пропадала две ночи и два дня. На третью ночь они вернулись. Все были живы и здоровы и привели с собой полсотни лошадей, навьюченных пшеном, солью, зерном. Они совершили в тылу у поляков дерзкое нападение на провиантский склад в деревне Дрюцк, ушли на запад, как бы в Литву, а затем берегом Днепра вернулись к Смоленску и благодаря чудесам Сильвестра вошли в город через Фроловские ворота.

Неведомо, по причине ли захвата русскими продовольствия и табуна лошадей, или по другому поводу, но поляки словно озверели. Они открыли огонь из пушек по всей окружности стены и били по воротам и по городу. Канонада стояла полдня. А потом в разных местах крепостной стены поляки пошли на приступ, применяя штурмовые лестницы и тараны, которыми пытались разбить ворота. Два дня смоляне отбивались из последних сил и всё-таки не пустили врага в город. На третий день наступила передышка. В полдень к Фроловским воротам подъехали парламентёры, и когда на их зов поднялся на стену Михаил Шеин, гетман Рожинский крикнул ему:

   — Воевода Шеин, ты испытал нашу мощь! Но это были цветочки, ягодки будут завтра, если не откроете ворота!

   — Погрозил волк быку да оказался на рогах, — ответил Шеин.

Гетман Рожинский ещё что-то говорил, угрожал, но Шеин ушёл.

Но, когда Русь забыла о Смоленске, отвернулась от него и судьба. В одну из последних ночей мая из Смоленска убежал в стан врага мещанин Андрей Дедёшин.

Его привели в шатёр гетмана Рожинского, и он рассказал всё о себе и почему появился у поляков.

   — Хорошо, мы тебе верим, что желаешь нам добра. С чем ты пришёл?

   — Я знаю, в какой башне очень тонкие стены, в неё молено вломиться, пробив её таранами. Башня очень большая, в неё могут войти больше ста воинов, а из неё — в город.

   — Ты болван и ничего не понимаешь в военном деле, — вскипел гетман. — Но мы принимаем твой совет. Будет по-твоему — получишь дворянское звание.

И Дедёшин в ту же ночь привёл поляков к Шиловой башне. Они осмотрели её и чуть позже начали копать к ней траншеи, подтаскивать тараны, прикатили несколько пушек. К утру в траншеях скопилось больше тысячи воинов, а за ними в стане приготовились ещё, может быть, две тысячи воинов.

В эту ночь ведуну Сильвестру не спалось. Его томило предчувствие большой беды. Накинув кафтан, он вышел из опочивальни и пошёл в город. Дойдя до крепостной стены, он поднялся на неё и направился к югу. И вдруг в его душе раздался колокольный набат. Он был настолько сильный, что Сильвестр вынужден был остановиться вблизи Шиловой башни. Квадратная, с широкими стенами сажен в шесть, она ему не понравилась. Сильвестр унял «колокольный» звон, настроился и услышал, что во вражеском стане будто горный ручей гогочет на камнях. Он разгадал: это был тихий людской говор. Он уловил тонкий скрип колёс, натужное дыхание людей, как будто тысячи их тянули непомерную тяжесть. И перед его взором возникла картина: там, внизу, против Шиловой башни собирается большая рать, к крепости подкатывают орудия, тянут тараны.

Постояв с минуту в размышлениях, Сильвестр понял, что нужно делать, и приступил к исполнению задуманного. Он спустился со стены, подошёл к воинам, которые несли караульную службу, и спросил:

   — У вас тут всё тихо?

   — Да, сотский, — ответил десятский.

   — Слушай же. Иди сей же миг к воеводе Шеину и скажи, что у Шиловой башни поляки готовятся к приступу.

   — Да полно, сотский, какой приступ!

   — Иди, как велено. — И Сильвестр перекрестил десятского.

У того глаза на лоб полезли от страха, ему показалось, что перед ним сам Илья-пророк. Он убежал к воеводским палатам.

А Сильвестр помолился на восток, вспомнил свою незабвенную Катерину и медленно направился в Шилову башню. Он увидел двух стрельцов, которые дремали у бойниц, поднялся на второй ярус, где стояла только пушка и не было ни души, со второго — на третий и там узрел двух пушкарей, которые дежурили у орудия, но спали.

   — Эй, тетери! Вставайте, а то пушку украду!

Пушкари просыпались медленно, от немощи им было трудно открыть глаза.

   — Чего тебе? — спросил один из них.

   — Стрелять будем. Есть у вас заряды, ядра?

   — Вон в закроме у стены посмотри.

Сильвестр подошёл к закрому. В темноте ничего но было видно, но он нащупал пороховые заряды, пересчитал их — оказалось двадцать три заряда. «Хватит», — подумал он. К нему подошёл пушкарь.

   — A-а, это ты, огнищанин! — узнал он Сильвестра.

   — Где у вас ядра? — спросил ведун.

   — Так на первом ярусе. Сил нет поднимать. Зуба ми бы взяли, так их нет.