— А вот это плохо. Если вчера ордынцы не нагрянули, то не сегодня-завтра обязательно прихлынут. А хороша ли ваша крепость, выстоит ли против врага?
Сотские дружно молчали. Вид у них был удручённый. И вновь Михаил подумал о князе Черкасском: «Ишь ты, подобрал каких, словно бессловесная скотина стоят». Он пришёл к мысли, что настал миг все дела в Мценске брать в свои руки, и сказал:
— Ну вот что, други. Вы служите не князю Черкасскому, а Руси, и потому отныне будем жить по-иному. Главная наша забота в том, чтобы ордынцы не застали нас врасплох. Будем укреплять крепость. Думаю, что в городе есть старожилы, которые помнят, каким был Мценск при воеводе Адашеве.
Михаил не ошибся. Среди горожан были ещё престарелые сподвижники воеводы Адашева, и многие из них, увидев, что в крепость прибыли новые ратники, вышли из домов, потянулись на площадь. Нашлись и такие, которые сочли нужным подойти к воеводе Шеину, молвить ему своё слово. Самым решительным оказался бывший лазутчик Адашева, старец Фадей. Подойдя к Шеину, он громко произнёс:
— Ты, воевода, послушай нас, старых жильцов. Мы эту крепость сорок лет назад от ногаев и крымчаков обороняли. И стоял с нами воеводой Данила Адашев, светлая память ему. Ежели бы не он, было бы здесь голое место. Вот ты и возьми его в пример, не как Мамстрюк, который о гульбе только думал. А мы тебе поможем, всё покажем, как сделать.
— Согрел ты меня словом, отец, — ответил Шеин. — Ещё что скажешь? Слышу, тебя Фадеем зовут и ты лазутчиком был.
— То быльём поросло. Я о другом. Крепость обновлять нужно. Ты на Адашева похож, вот и возьмись за дело рьяно.
— Спасибо, Фадей. Так и будет.
Осмотр стен крепости и всего хозяйства полка привёл Михаила в уныние. Он не знал, за что взяться. Леностью страдали прежние воеводы, и князь Черкасский жил по их примеру.
Вскоре жизнь в Мценске потекла по новому руслу. У Михаила Шеина появился второй воевода — Борис Вельяминов, стольник из Михайлова. Он прибыл на пять дней позже Шеина и объяснил это тем, что гонец из Рязани заблудился.
— Ну, забудем об этом, — сказал Шеин. — Всё обошлось, а теперь давай к делу примеряться.
Присмотревшись к Вельяминову, Шеин понял, что в нём нет военной жилки, но есть мирская обстоятельность, и потому решил поручить ему все хозяйственные дела в полку. Михаил так и сказал:
— В полку всё безобразно запущено. Впереди зима, а дров нет, постой у ратников плохой. Всё надо довести до ума. Дел невпроворот. Ты уж возьмись, Михайлыч, за эту нелёгкую справу.
Похожий на сельского старосту Вельяминов принял сказанное Шеиным с пониманием и без каких-либо обид взялся вести хозяйство полка. И в этот второй для Руси голодный год на его плечи легла нелёгкая ноша. Но расторопности у него хватило. Уже через день он отправил три десятка пароконных повозок закупать в сёлах под Орлом пшеницу и другое зерно. Южнее Мценска, где начинались чернозёмы, было много хлебопашцев, у которых скапливались излишки зерна, и они охотно продавали его.
Много неотложных дел оказалось и у Михаила Шеина. Осмотрев крепость, он понял, что после Даниила Адашева, почти сорок лет, её стены не ремонтировали, не обновляли, и она была непригодна для обороны. «Козырьки» времён Адашева, которые так мешали врагам, когда они шли на приступ, сохранились лишь с северной стороны. Шеин понял их значение и решил восстановить. Были разобраны на топливо все деревянные туры, за которыми прятались пушкари: их тоже надо было делать заново. Во многих местах нужно было восстанавливать стены или ставить за ними срубы и заполнять их землёй. Плохим оказалось и боевое обеспечение. На двадцать четыре пушки оставалось семьдесят два ядра — по три на пушку. Таким «припасом» можно было только разъярить врага. Правда, был большой запас пороховых зарядов. Их привезли ещё летом. Это порадовало Шеина. Поразмыслив, он счёл за лучшее заготовить мелкие речные камни. Эту заботу он поручил своему стременному Анисиму, отдав в его распоряжение всех пушкарей.
— Но помни, что пушкари народ строптивый, ты им всё толком объясни. Им стрелять ядрами Анисима, — заметил ненароком Михаил.
Анисим смекнул, что заготовить камни — дело непростое: вдруг их в округе нет, вдруг снег выпадет, укроет берега у речек, а потом и речки льдом закуёт. «Спешить, ой как спешить надо», — подумал он и отправился на постой к пушкарям. Рассказал им всё без утайки. Пушкарям их «поводырь» пришёлся по нраву. Но в душе они решили, что давно не занимались скоморошьими делами — вот и приспело время. И пошли они следом за «поводырём» «ловить» камешки по речкам Снежеть и Зуша. Однако собирали они камни старательно, и дело у них спорилось. Они уже прикидывали, на сколько зарядов набрали ядрышек, и пришли к выводу, что с таким запасом можно попугать ордынцев.
Как-то пушкари и Анисим сидели у костра близ речки Зуша, отогревали руки, застывшие в ледяной воде при сборе камней, и Анисим рассказывал пушкарям притчу о том, как трёхлетнюю Марию, будущую Богородицу, отдавали в храм на служение Богу. На дороге, петляющей берегом Зуши, появился странник верхом на пегой лошадёнке. За седлом у него висели с одной стороны лубяной короб, с другой — большая сума. Он подъехал к костру, остановился.
— Честной народ, здравствуйте. Если бы кто спросил меня, как проводила время, будучи отроковицей, Пресвятая Дева Мария, я ответил бы: то известно самому Богу и Архангелу Гавриилу, неотступному хранителю её.
— Разве ты слышал, о чём мы вели речь? — подбежав к путнику, спросил стременной.
— Твои словеса, Анисим, гуляют по воле. Как не услышать их от небесных птиц? — улыбнулся в рыжую бороду путник. Его зелёные глаза смеялись.
Анисим стоял, открыв от удивления рот, но ответил достойно:
— В Святцы заглядывал, кто я есть такой! Но и я про тебя кое-что ведаю. Коробейник ты, лаптями да онучами торгуешь.
Сильвестр, торговец от Бога драгоценным узорочьем, не стал разубеждать Анисима. Они и без того поняли друг друга: два сапога — пара.
— Верно, брат Анисим, лаптями и онучами торгую. А еду я к воеводе Шеину, который три дня назад в Мценск прибыл.
— Всё так, огнищанин[20]. Ну, иди к костру, погрей руки.
— В другой раз, пономарь, — ответил Сильвестр и поехал дальше.
Спустя совсем немного времени Михаил Шеин обнимал Сильвестра, который нашёл его в воеводском доме.
— Как я рад видеть тебя, красное солнышко, отец мой посажёный! Не из Москвы ли?
— Нет, батюшка-воевода. Из стольного града нам уйти пришлось. Государь Борис счёл, что мы во всём виноваты: дескать, колдовством да ведовством накликали беды и голод на Русь.
— Слышал я, что и себя он казнит за грехи перед Богом и державой за убиение отрока Димитрия.
— Спросил бы нас, мы бы ему сказали, что Димитрий жив и скоро попытается дать о себе знать народу. Он уже не отрок, а муж.
— С тобой не спорю, святой человек. Но что же Димитрий не молвил о себе ни слова до сих пор?
— Трудно ему, он в хищные руки попал. Вот и весь сказ, боярин.
Михаил распорядился, чтобы подали на стол медовуху и закуски. Спросил Сильвестра:
— Ведомо ли тебе о моих?
— Всё ведомо. Ведь мы с Катей поселились во Владимире, вовсе близко от Суздаля. Всё у тебя путём. И ты знаешь это. Одного не знаешь: что Катюшка твоя — яблоко наливное синеглазое.
— Спасибо за добрую весть. Как я хочу увидеть родимых! В Мценск-то что тебя привело?
— А вот это другой разговор.
— Садись же к столу. Пригубим за встречу, и поведаешь.
Они выпили медовухи, закусили говядиной, капустой квашеной. Потом Сильвестр повёл речь:
— Довелось мне в августе побывать в Крыму с купцами греческими. Мы на судах приплыли в Гезлев на торжище и услышали о том, что крымчаки собираются ранней весной идти большой ратью на Русь и на Польшу.
— Так сразу на нас и на Польшу?
