— В стольный град к сродникам уехала часть погорельцев. Они и донесут весть о несчастье до Разбойного приказа. Надо думать, что дочь и сродники Измайловых приедут.

   — Я буду ждать.

   — Как тебе угодно, — ответил Афанасий. — А пока помоги мне со стряпчими в поджоге разобраться.

   — Я готов и кровно этим затронут. — Черкасский повернулся к стряпчим: — Вы чего-нибудь добились?

Стряпчие поклонились князю, и один из них, изрядно поседевший, посмотрев на Лыкова, сказал:

   — Есть у нас подозрения на Мартына-бобыля. Он, правда, похож на тебя, княже, но это случайность... Вот и князь Лыков говорит...

Упоминание о Мартыне-бобыле и его сходстве с ним, Черкасским, насторожили князя, и он посмотрел на Лыкова свысока. Афанасию это не понравилось. Он в свои годы уже добился кое-чего и был главой славного Суздаля, который некогда был стольным градом Суздальского княжества. Славен город Суздаль был и ныне. Его купцы возили товары Суздальской земли в Москву и Владимир, в Нижний Новгород, Ярославль и Вологду. «Зачем же смотреть на меня свысока опальному князю. А то, что на Мартына похож, так это явь», — мелькнуло у Лыкова. И что-то побудило его спросить, какие связи у князя Черкасского с боярами Измайловыми:

   — А что, князь Димитрий, у тебя в Суздале есть знакомые, через кого ты знаешь Измайловых?

Будь то на исповеди, князь Черкасский, может быть, признался, что знает жителя Суздаля Изюмова, бывшего опричника. Но это была не исповедь, а всего лишь неприятный вопрос, и князь был вынужден сказать то, что хотел поведать Лыкову в другой обстановке, скорее всего, как он надеялся, за трапезой и с кубком суздальской медовухи в руках. Но Лыков с нетерпением ждал.

   — С боярином Михаилом Измайловым я не был знаком, а вот его дочь Марию Михайловну я хорошо знаю. И не только. Я люблю её, и, когда она приедет пострадать над прахом родителей, я буду рядом с нею.

   — А потом?

   — Потом я вновь посватаюсь к ней.

   — Что значит «вновь», славный князь? Выходит, ты уже сватался к Маше Измайловой?

Шагая вдоль пепелища где покоился прах родителей Марии, князь Димитрий счёл возможным сказать и о том, что было ложью:

   — Моё сватовство было жестоко прервано. Завистник, молодой боярин Михаил Шеин, с дружком Артёмкой Измайловым, затеяли пред лицом государя Фёдора свару, бросились на меня с кулаками, когда я просил благословения на супружество с Марией. Но меня защитили мои холопы. Они побили злочинцев. А меня за то, что мои люди побили государевых служилых, обожгли опалой и сослали в Вологду. Как государь Фёдор преставился, так мне от царя Бориса Фёдоровича милость пришла. Я вольная птица и хочу дождаться здесь Марию Михайловну и разделить с нею её горе. Так на моём месте поступил бы каждый честный россиянин.

Димитрий говорил страстно, с душевной болью, и князь Лыков проникся к нему сочувствием.

   — Даст Бог, дочь Михаила Григорьевича приедет, и у тебя, князь, всё будет хорошо. — Лыков подошёл к уцелевшей бане и к домику, где жили слуги. — Видишь, ветер нёс огонь в другую сторону, сохранились. И конюшню огонь пощадил. Там две лошади стояли. Теперь слуги на них в извоз пошли.

   — Ты бы, князь Афанасий, помог мне Марию убедить, — повернул Димитрий разговор в прежнее русло.

   — В чём же её надо убеждать? — спросил Лыков.

   — Так ведь теперь без родителей она попадёт под волю татя Шеина. Сломит он её, заставит выйти за него замуж. Ловок он, хитёр.

   — Не знаю, как и исполнить твою просьбу. Давай подождём приезда Марии Михайловны.

Князь Димитрий пожал плечами. Да, Мария Измайлова была ему желанна, но только и всего. И добивался он её лишь для того, чтобы растоптать чистое чувство соперника. К тому же он хотел увидеть Михаила в Суздале и на этом подворье, на пепелище, перед Марией, повергнуть его на колени, отомстить за позор на Москва-реке. Другого князь пока не жаждал с такой страстью.

Прошло два дня с часа появления князя Димитрия Черкасского в Суздале. Чтобы не томиться в ожидании, он занялся делом. Князь отважился восстановить сгоревшие палаты Измайловых. В государевом лесу близ Суздаля, он выкупил у городской управы делянку строевого леса, и теперь его холопы валили могучие сосны на сруб дома. Князь и сам проводил время в лесу, искал дубы, чтобы свалить их на подставы под сруб дома. Это увлечение ему понравилось. Он всё больше входил во вкус дела. Деньги на выкуп делянки он взял в долг в Покровском женском монастыре, самом богатом в Суздале благодаря щедрым вкладам за таких узниц, какой была супруга Василия III великая княгиня Соломония.

Был мартовский полдень с лёгким морозцем. На солнце подтаивал снег в сугробах. Князь только что вернулся на пепелище из леса, откуда следом за ним три пары лошадей притянули на подсанках[13] дубовые в обхват бревна. Князь был доволен. Он представлял себе, что, когда эти стволы будут распилены на подставы и их торцами вкопают в землю, возведут на них сруб дома, этим подставам не будет износа. Димитрий распоряжался холопами, показывая, куда подтянуть подсанки, где разгрузить стволы деревьев.

В это время на Покровской улице появились четыре крытых возка. Они подъехали к самому пепелищу и остановились. Из первого возка вышли Михаил и Мария, из второго — боярыни Анна и Елизавета. С облучка третьего возка соскочил Артемий, а из возка вышли на свет Божий Катерина и Сильвестр.

Михаил первым заметил князя Черкасского и посуровел лицом. Увидела его и Мария — она побледнела. Михаил, однако, взял её под руку и повёл на пепелище. Он шёл так, как будто близ них не было ни души. Они прошли мимо Димитрия, ступили на пепелище, в ту часть его, где — Маша хорошо это помнила — была родительская опочивальня. Не сговариваясь, они опустились в золу на колени, Михаил начал молитву об усопших, Маша вторила ему:

— «Помяни, Господи, души усопших рабов твоих, родителей наших, прости им все согрешения вольныя и невольныя, даруя им Царствие и Причастие вечных Твоих благих и Твоея бесконечный и блаженныя жизни наслаждеие...

Михаил и Мария поклонились земным поклоном самому пепелищу.

За ними следом пришли на пепелище Анна, Елизавета, Артемий и Катерина с Сильвестром. Они тоже опустились на колени и прочитали молитву.

А неподалёку от всех преклонённых, стиснув зубы, чтобы не закричать от ярости, словно окаменевший, стоял князь Димитрий. Неземной голос подсказал ему, что склонившихся на пепелище Марию и Михаила можно судить только неправедным судом за то, что они рядом, ибо праведный суд Всевышнего нарёк их мужем и женой по божественным законам. Всё это понял князь Черкасский и готов был убежать с подворья Измайловых. Но некая дьявольская сила, гордыня мстительной крови, ещё текущей в его жилах, стальной цепью приковала его к месту, где он стоял, стучала ему в спину и твердила: «Борись! Борись! Ещё не всё потеряно! Браки заключаются на небесах, а на земле разрушаются. У тебя, любящего Марию, есть право на неё».

И князь Черкасский внял этому голосу тьмы. Он ухватился за его совет: бороться за то, что ему принадлежит по праву сильного до конца, до победы или до потери живота. Это не страшно, считал князь. У него есть преимущество перед боярином Михаилом. Он не боялся смерти. Он считал, что человека всю его жизнь отделяет от смерти лишь страх, равный одному мгновению. Он изгнал это мгновение. Ему теперь было всё равно что прыгнуть с высокой скалы в глубокий омут на каменные пики. И князь встал на край скалы, чтобы сделать роковой прыжок.

Когда Михаил Шеин поднялся с колен и повернулся лицом к Черкасскому, тот поманил боярина пальцем. Князь был уверен, что этот его жест возымеет силу, и Шеин подойдёт к нему. А там... Только Богу ведомо, что будет за прыжком. Димитрий в этот миг потрогал саблю и кинжал, которые висели у него на поясе. «Я отдам ему, что пожелает», — подумал он.

Михаил подошёл к Димитрию. Он был спокоен.

   — Что тебе надо? Зачем ты сюда приехал? — спросил Шеин.