— О Маше не переживай. Я поклонюсь княгине Ксении Шуйской, и она не поперечит. Маше ведь тоже некому постель стлать.

   — А матушка твоя поедет?

   — Как не поехать к своим сродникам! О, в Суздале мы такую свадьбу закатим, на весь город. Давно там не был. Славен Суздаль! Люблю его! — горячо изрекал Артемий.

И покатились сани под горку. Друзья вместе отправились к Маше. Нашли её в кладовой, где она с ключницей перебирала постельное бельё, перекладывала его полынью и чабрецом.

   — Мария, встречай гостей, неси медовуху на стол, — балагуря, влетел в кладовую Артемий.

Увидев жениха, Маша зарделась, пошла навстречу.

   — Здравствуй, свет Миша.

   — Здравствуй, лебёдушка. А у меня к тебе самое важное и главное на всю жизнь дело.

   — Говори, сокол.

   — Эк замахнулся! — засмеялся Артемий. — Да про свадьбу он говорит. А я ему совет дал: в Суздале свадьбу будем справлять. Потому к боярыне Ксении нам надо сбегать, отпроситься тебе.

Маша была рада сказанному Артемием и Михаилом. Кончалось время лишь любования друг другом, близилась пора «таинственной» супружеской жизни. И Маша поторопила брата!

   — Сейчас и идём к матушке Ксении, она в своём покое.

Ксения Шуйская помнила, как царь Фёдор и царица Ирина обручили Машу и Михаила, потому супротивничать не стала. Подойдя ко всем троим, застывшим у порога, сказала:

   — Я девицу Марию отпускаю к венцу и велю ей любить и жаловать супруга так же, как мы его любим.

   — Спасибо, матушка-боярыня, исполню твой завет, — с поклоном ответила будущая боярыня Мария Михайловна.

   — В Суздале-то в храме Пресвятые Богородицы помолитесь за меня, — с улыбкой добавила княгиня Шуйская.

Повеселевшие от первой удачи Михаил, Маша и Артемий отправились искать Степана Васильевича. Найти его было трудно. Неугомонный, во всё вникающий, он целыми днями обходил дворцовое хозяйство, всюду присматривал за порядком. Он сохранил всё, что сложилось при старшем брате, и теперь лишь пытался добавить своё в домовый царский обиход. Нашла троица Степана Васильевича в винных погребах. Он пересчитывал с дьяком винные запасы, бочки с медовухой, с пивом и брагой, зная, что с появлением во дворце Бориса Фёдоровича вино и прочее потекут в столовую палату рекой.

   — Что ж ты, Шеин, пришёл с ратью? — спросил звонким голосом сухопарый, быстрый на ногу Годунов.

   — Так нужда привела нас к тебе, батюшка-боярин, — начал Михаил. — Помнишь, как меня и Машу государь и государыня обручили и свадьбу наметили на Масленицу? Год уже с тех пор миновал, а мы с Машей всё ещё жених и невеста.

   — И что же, в храм, что ли, вас отвести?

   — Отпусти меня, батюшка-боярин, на три недели. В Суздале нам надо венчаться, там родители Марии Михайловны. Вот и вся моя просьба, Степан Васильевич.

   — Я-то отпустил бы: негусто ныне в трапезной, подавать обеды некому — да вот что государь скажет. Ты у него на особом счету.

   — Как же теперь быть?

   — Так и быть, что собирайся с Марией Михайловной в дорогу и поедем вместе в монастырь к государю-батюшке. Там он и молвит своё слово. Да быстро собирайтесь, не медлите!

   — Мигом мы, одна нога здесь, другая там, — ответил Михаил и, взяв Машу за руку, увёл её. Следом скрылся и Артемий.

Борис Фёдорович в этот день встречался с зодчими. Задумал он поставить в Новодевичьем монастыре храм в благодарность сестре, уступившей ему трон. Зодчие пришлись ему по душе, и храм, какой они изобразили на бумаге, понравился Годунову. Пребывая в хорошем расположении духа, он принял Михаила и Машу приветливо, а выслушав, долго присматривался к жениху и невесте и сказал:

   — Я не провидец, но вижу в вас сильную супружескую чету, потому даю вам волю на четыре недели. В них и ваш медовый месяц войдёт. Славен Суздаль, и я бы хотел там побывать.

   — Спасибо, государь-батюшка, — разом отблагодарили Годунова Маша и Михаил.

   — Помни, однако, Шеин, пойдёшь со мною в поход на Казы-Гирея.

   — Готов служить в меру своих сил, государь.

   — Тогда благословляю, поезжайте в славный Суздаль. — И дяде Степану Годунов слово сказал: — Проводи их на свадьбу так, чтобы достаток на столе видели суздальцы.

А пока дворецкий обговаривал с государем дворцовые дела, Михаил и Маша зашли в храм, где шла служба. Там они увидели царицу Ирину — инокиню Александру — в монашеском одеянии. И она их увидела, подошла, обрадовалась встрече, Машу обняла как родную, спросила:

   — Что привело вас в обитель?

   — Мы ведь ещё не венчаны, матушка-царица. Приехали за благословением государя, и он дал его, — ответил Михаил.

   — Слава Богу, что вам открыли путь к венцу. Да кто ведал, что судьба так изменит нашу жизнь, — говорила инокиня Александра тихо, и в глазах её светилась глубокая печаль. — Вы уж простите нас, что не исполнили своё обещание.

   — Бог простит, а мы помолимся за твоё здоровье, матушка-царица, — произнёс Михаил.

Во вратах храма он увидел Степана Васильевича. Тот поклонился своей племяннице.

   — Прости, матушка, мне надо поспешить в Кремль, и я зову своих спутников.

Михаил и Маша тоже поклонились инокине Александре и покинули храм.

А через день Москву покинули три пары резвых буланых лошадок, запряжённые в три крытых возка на санном ходу. В первом ехали Михаил и Артемий, во втором — матери Михаила и Артемия Елизавета и Анна и с ними Маша. В третьем возке везли подарок царя к свадебному столу.

Ещё не развиднелось, когда возки подкатили к Яузским воротам. Стражи остановили их, спросили, куда едут, и предупредили, чтобы на ночь останавливались только на постоялых дворах.

   — Тати по ночам шастают, — сказал пожилой добродушный страж, — да говорят, что это шалят супротивники нового царя Бориса Фёдоровича.

Михаил согласился со стражем. Возки спустились на санный путь, проложенный по реке Яузе, и легко покатились всё на восток, на восток, к Павлову Посаду, к селу Покрову и далее ко граду Владимиру. Михаил смотрел в оконце и был озадачен тем, что поведал страж о татях.

Противников у Бориса Годунова оказалось много. Один Богдан Бельский со своими холопами сколько выпадов совершил против Годуновых. Поверили, что в торговых рядах Китай-города Бельский учинил погромы в лавках английских и датских купцов. При этом его холопы кричали: «Это вам за то, что Бориса Годунова царём не признаете!»

Рассуждая по этому поводу, Михаил сказал Артемию:

   — А страж-то ведь прав. У Бориса Фёдоровича много супротивников. Тот же Богдан Бельский взялся поссорить его с английским и датским королями. Скоро Англия и Дания грозные грамоты пришлют.

Событий в минувшую зиму было на памяти друзей столько, что им хватило бы воспоминаний на весь путь до Суздаля. Но их благополучная езда была прервана. К полудню второго дня они миновали Московскую землю и добрались до Владимирской, въехали в большое торговое село Покров. Достигнув постоялого двора, путники удивились многолюдью и множеству конных упряжек в санях.

   — Ничего подобного никогда не видел, — промолвил Артемий. — Разве что в базарные дни.

Заметили Артемий и Михаил и другое. Сани были полны разной домашней утвари, кое-каких одёжек, постелей, словно все собравшиеся на постоялом дворе бежали от какого-то бедствия. Вышли из возка боярыни Анна и Елизавета, за ними — Маша. Все они изумлённо смотрели на скопище саней, на молчавших горожан, из которых мать Артемия Анна многих узнала. Она же и высказала Елизавете и Маше своё предположение:

   — Погорельцы это, мои любезные суздальцы.

И вдруг Маша вскрикнула:

   — Там тётя Павла! Я узнала её, это наша соседка!

Маша побежала к ней, тронула за полушубок:

   — Тётя Павла, это я, Маша Измайлова. Ты помнишь меня?

Женщина лет пятидесяти посмотрела на Машу печальными серыми глазами. Лицо её исказила горестная гримаса, она заплакала в голос, запричитала:

   — Ой, ясочка моя сладкая, ой, дитятко, лихо-то какое обрушилось на нас! Не знаю, как тебе и сказать, моя ненаглядная, как поведать...