В сельском околотке среди затертых, с заплатами, мужицких штанов, средь измызганных на работах фуфаек, средь стираных-перестираных кофтенок и юбчонок появление облаченного в парадную форму молодого бравого военного, отпускника, шик и блеск! Один вид золоченых галунов, лычек и нашивок чего стоит! А офицерское сукно и диагональ, из которых пошиты гимнастерка и темно-синие бриджи! А тончайшего хрома сапоги! А бархат околыша танкистской фуражки, а сияние звезды на ней! А награды — во всю грудь! Блеск этот сводит с ума не только нас, мальцов, но, по разговорам, и деревенских молодок. Промокают тайком глаза молодые вдовушки, чьи юные мужья остались на полях войны. А мужики-фронтовики, видавшие виды, простреленные, покалеченные в недавних сражениях? Их тоже, наверное, завидки берут.

Не жалеет страна, не жалеет Верховный Главнокомандующий лучших материй и золоченого щитья на мундиры и погоны победителей!

Наикачественнейшие яловые кожи, тончайшей выделки хром отпускается на пошив сверкающей обувки офицерского и сержантско-старшинского корпуса Великой Армии и Флота. Офицеры, начиная от лейтенанта, и в отпуске ходили при пистолетах — в кобурах на поясном ремне, а флотские и летные командиры еще и — при сверкающих золочением кортиках!

И мне уютно и светло там — в блистательном, духоподъемном времени, скудных на быт, порой полуголодных, сороковых и в начале пятидесятых! В полуразрушенной, полукриминальной, но азартно встающей из пепла стране. В эпоху донашиваемых фронтовиками солдатских гимнастерок и шинелишек, хлопчатобумажных гражданских штанов, боевитых кирзачей-сапог. В годы великой веры в справедливое устройство мира! Во имя которой и одолели, повергли сильного врага — и на суше, и на море.

Вот он стоит посреди сельского родительского двора — Победитель! Двадцати с небольшим лет от роду. Улыбается, разгоняя ладонями под широким поясным ремнем складки командирской гимнастерки. Стать ладная, богатырская. Попробуй обидь! Позвякивают медали, блестят знаки отличия. Как они сияют! Вот всеми салютами мира переливается медаль «За взятие Берлина». На негнущихся, из плексигласа, погонах, не уставных, понятно, отпускных, горят Т-образные старшинские лычки с золотистой эмблемой танка, уральская мощь которых одолела, пересилила в сражениях крупповскую броню!

— Просись на службу в танковые войска! — скажет мне через много лет дядя Петя, Петр Николаевич.

— Почему в танковые? — подивлюсь я совету, давно решивший, что лучше Морфлота для меня нет.

— За броней надежней! Видишь, я уцелел. Даже не ранило ни разу!

Было несколько приездов дяди Пети в отпуск. Не разграничить по отдельности эти праздники. Так и помнятся они, сливаясь в один общий праздник. Оттого ли, что всегда форсисто звенели медали! Оттого ли, что содвигались на летнем дворе длинные праздничные столы, на которые выставлялось все, что в скудную пору припасла к приезду сына хозяйственная наша бабушка?! Оттого ли, что в каждый приезд в подарок мне доставалась очередная губная гармошка?! Оттого ли, что среди «взрослых» подарков-гостинцев был общий и главный ярко-праздничной расцветки велосипед марки «Диамант». Он затмил все другие нужные в ту пору вещи. Даже наиценнейщую швейную машинку затмил. Один Бог ведал, как, сойдя с поезда в Ишиме, сумел наш дядюшка, нагруженный парой чемоданов, в пору распутицы и бездорожья, за 70 километров дотартать до Окунево этот велосипед?!

На том немецком «Диаманте» (он стал третьим велосипедом в селе) обучались езде не только ровесники Саши, но и мы, малышня, из-под рамы крутя педали…

Пройдет столько-то лет, станет направляться «жисть». И первые «лишние» рубли потратят мужики на велосипеды. Ударит велосипедный бум, хвалясь расцветкой, прочностью рам, формой рулей, кожей сидений, грузоподъемностью багажников… Радостным пересверком колесных спиц наполнятся улицы и проселочные дороги. Универсальное это транспортное средство было тогда отечественным. Знали в Отечестве, как ладить велосипеды — прочно, надолго! Как подбирать металл и резину, чтоб выдерживали они наши ухабы. Выдерживала техника! Но спасибо и «Диаманту», неразорительному для Европы трофею, что принес в село воин-отпускник. Нам на диво. На радость. На пользу.

Улыбается мирному солнышку дядя Петя. Денек-другой для вольготного отдыха. А там — засучивай рукава: помощь нужна!

А пока всякий рад заманить земляка в гости, выставить на стол скудный припас. Разговоры о житьё-бытье, о германской стороне. Что там и как? Не намечается ль новая бойня? Эвон как американцы грозить стали да размахивать «атомом»! Разговоры простые. Не дадим и «мериканцам» спуску! Но глянет отпускник, бедно на родине, трудно. Столько мужиков побито! А кто вернулся с войны, в большинстве — калеки. Домишки обветшали, покосились. Но дух у народа — задорный: наладим «жись». А все же, заборы, прясла, как не подпирай кольями, валятся. Материн пятистенник ремонтировать надо, хоть с виду ладен. А тронешь, труха от стен посыплется, новый дом нужен. Добрый, под железной крышей. И мать все донимает: «Расставайся со своей сверхсрочной. Приезжай домой. Навоевался, наслужился!» Так-то оно так. Да прикипел он к службе. И должность, и довольствие офицерское. И платят хорошо. А здесь? Думы — в раздрай. Не все просто. А принимать решение надо — в ту или в другую сторону.

Так размышлял тогда воин. Не только догадываюсь, знаю. Позже не раз возвращался Петр Николаевич в разговорах к той поре, когда по настоянию матери оставил службу. Что особенного вроде произошло: из башни танка пересел в такую же железную кабину трактора. А вся судьба перевернулась. И я, малец, в ту пору чувствовал, как дядя Петя любил воинскую долю. И жалел о ней.

В сорок четвертом он ушел на войну. В начале января ему исполнилось восемнадцать. И точнёхонько через год, первого января 1945-го, железнодорожные платформы с укрепленными на них «Т-34» вышли с танкового завода в Нижнем Тагиле. Состав, где ехал в теплушке свежеиспеченный механик-водитель младший сержант Корушин, помчался догонять фронты наступающей армии. Догнал в Польше. Оказалось — первый Белорусский фронт под командованием Жукова. Разгрузились. Получили распределение по полкам и батальонам. Танкистам выдали свеженькое обмундирование. И — на плацдарм!

До окончательной победы оставались недели, месяцы. Может быть, потому новобранцев сорок четвертого года не торопились бросать в бои. Основательно обучали. Около года, считай, пробыл в учебных полках дядя Петя. Сначала в пехотном, где учили на младших командиров, потом как тракториста перевели в учебный танковый полк.

С чего начался отсчет боевым верстам? Семнадцатого апреля сорок четвертого, получив повестку, отправился будущий танкист пешим ходом из Окунево на призывной пункт Бердюжского военкомата. Мать не плакала. Видно, кончились слезы при получении повестки на мужа Николая, который давно уж где-то пропал без вести. Закаменели, что ли, слезы? Она вынесла за ворота икону Николая Угодника, перекрестила сына, надела на него, сняв с себя нательный крестик: «Возвратись живым!»

Потом… Тут в нашей родне много «разночтений». Одни вспоминают, будто Петра усадили на телегу и повезли полевой дорогой в райцентр. Сам же он утверждает, что за рощу окуневскую его провожали мать и две старших сеструхи. Одна несла на руках ребенка, которому было шесть месяцев от роду. Кто нес? Кого несли? Поскольку в апреле 44-го шестимесячным был из всей родни я один, быстро установили: это я — на руках моей матери! — провожал на войну будущего Победителя! В пеленках. Ну а в чем же еще?! Сам же будущий воин шагал по весенней распутице, где в березовых колках лежал еще снег, в стареньких пимишках.

Взрослым, запоздало, я случайно узнал о «боевом» факте собственной биографии, не на шутку загордился: мол, краешком и я «причастен» к Великой Победе! Потом открыл еще одну параллель с победителем: почти двадцать лет спустя уходил я на службу из села той же полевой дорогой. Та же родня, отгуляв на проводинах под раздольные гармони четыре дня подряд, махала и мне во след: не забывай, возвращайся!