Оба офицера считали, что служат не университету, а лично Эйзенхауэру, и прилагали все силы, чтобы предохранить его от лишних забот, нередко беря на себя смелость решать сложные академические, учебные и административные вопросы. Хелен Кинг, секретарь президента, работавшая в университете многие годы, была шокирована поведением эйзенхауэровских помощников. Она рассказывала С. Амброзу: Эйзенхауэр «был полностью изолирован. У него был свой вход в кабинет, и мы не видели, как он появлялся… Если я договаривалась о приеме декана или какого-нибудь преподавателя, в девяти случаях из десяти Шульц говорил, как он любил выражаться: “Прикончи его”», — что должно было означать «любой ценой избавиться от посетителя»{468}.
В американской биографической литературе приводится масса других примеров того, насколько нехорошо сложились отношения Эйзенхауэра с университетской общественностью. Известия о генерале-самодуре, хозяйничающем в прославленном университете, во много раз преувеличенные, распространялись из университетского городка и по Нью-Йорку, и за его пределами. Хотя приводимые факты во многих случаях были достоверны, они преподносились в искаженном обрамлении и раскрывали только одну сторону дела. При этом редко обращалось внимание, что Эйзенхауэр с глубоким уважением относился к ученым, часто бывал на факультетах. Особенно его интересовала работа кафедр, связанных с историей и физикой. Столь контрастные интересы сам он объяснял тем, что именно эти дисциплины особенно важны для человечества: историю важно знать, так как она — нескончаемый кладезь человеческой мудрости и опыта; физика его интересовала главным образом с точки зрения перспектив использования атомной энергии и как средства разрушения, и во имя блага человечества.
У Дуайта установились теплые отношения с лауреатом Нобелевской премии 1944 года физиком-атомщиком Исидором Раби, возглавлявшим физический факультет с 1945 по 1949 год, когда на нем работали еще один нобелевский лауреат Энрико Ферми и 11 будущих лауреатов. Когда Эйзенхауэр был президентом университета, Раби проводил исследование, которое привело к изобретению лазера{469}. Именно в это время он получил приглашение перебраться со значительным повышением зарплаты в Принстонский университет, где работал его близкий друг Альберт Эйнштейн. Эйзенхауэру удалось уговорить профессора остаться, используя аргумент, что в противном случае не только учебному заведению, но и его президенту будет нанесен тяжелый удар{470}.
Эйзенхауэр выступил инициатором создания при Колумбийском университете Института изучения проблем войны и мира и пытался убедить известного дипломата, историка и политолога Джорджа Кеннана возглавить его. Кеннан не дал согласия. В 1950 году Дуайт буквально переманил на должность директора института из другого весьма авторитетного учебного заведения — Йельского университета — авторитетного историка и политолога Уильяма Фокса, к тому времени известного серьезными трудами по истории внешней политики, автора термина «супердержава»{471}. В Колумбийском университете Фокс стал ведущим теоретиком самостоятельной научной дисциплины — истории международных отношений{472} и возглавлял институт до 1976 года.
Дуайт содействовал укреплению связей университета со средними учебными заведениями, переписывался с их руководителями, в частности с администраторами школы имени известного реформатора среднего образования Хораса Манна, для выпускников которой были выделены специальные стипендии{473}[14].
Руководя Колумбийским университетом, Эйзенхауэр выступил с инициативой создания Американской ассамблеи, целью которой была защита принципов демократического общественного устройства. Она была основана на базе университета в 1950 году. Дуайт призывал многих своих знакомых присоединиться к организации{474}. Американская ассамблея существует и сейчас, проводит публичные дискуссии и исследования, публикует их результаты. Важнейшими темами ее проектов являлись ядерное разоружение, совершенствование здравоохранения, реформа пенитенциарной системы, распространение экономических знаний{475}.
Таким образом, Эйзенхауэр всё же оставил след в истории Колумбийского университета. Он, однако, до последних дней своей работы в нем тяготился и тем, что его не вполне понимает и воспринимает университетская элита, и тем, что он два с половиной года служил «внешним украшением» прославленного учебного и научного центра, не внося в его деятельность существенного вклада.
Привыкший к точному исполнению своих обязанностей, какими бы нудными они ни казались, Эйзенхауэр аккуратно знакомился с огромной корреспонденцией, поступавшей на его университетский адрес со всех концов страны{476}. Впрочем, с адресом иногда бывали смешные случаи. Так, один из авторов написал на конверте: «Конгрессу США. Генералу Эйзенхауэру в Колумбийском университете», — забыв или не зная, что Конгресс находится в Вашингтоне, а Колумбийский университет — в Нью-Йорке.
Значительная часть материалов, поступавших Дуайту по почте, была посвящена ему самому (в основном это были вырезки из газет — от ультраконсервативных до коммунистической «Дейли уоркер») и свидетельствовала, что он продолжает пользоваться авторитетом в различных социальных слоях. Некоторые многостраничные послания содержали детальные описания, как пример Эйзенхауэра повлиял на жизнь авторов. С интересом Дуайт читал письма из родного Абилина, в которых подчас упоминалось о встречах с ним в пору его молодости.
Газетные материалы подчас затрагивали вопрос о его политическом будущем, причем большинство авторов сходились во мнении, что он тяготел к «прогрессивным республиканцам», но находился под влиянием младшего брата, в свое время горячего сторонника «нового курса» Франклина Рузвельта и, стало быть, близкого к левому крылу Демократической партии. «Нью-Йорк таймс» в номере от 1 октября 1950 года приводила даже слова самого Дуайта, что он «принимает его (Милтона. — Г. Ч., Л. Д.) советы в большей степени, чем кого бы то ни было другого». Среди вырезок были несколько карикатур на Эйзенхауэра, но и они свидетельствовали о его популярности.
Знакомиться со всеми этими почтовыми отправлениями было в определенном смысле приятно. Но однообразие корреспонденции вскоре стало несколько раздражать Дуайта, поэтому он с повышенным интересом читал иногда попадавшиеся откровенно враждебные письма, причем почти всегда анонимные. В одном из таких посланий Эйзенхауэра «бичевали» за то, что он стал «интернационалистом», сторонником ООН, но, главное, покровителем «еврейской мафии», в частности некого Артура Голдсекта, который именовался шефом «еврейского гестапо в США»{477}. В который раз Эйзенхауэр убеждался, насколько глупыми бывают люди, оставаясь при этом опасными…
В значительной мере Дуайт получал утешение в семье. Он был несказанно рад появлению на свет внуков: в 1948 году — Дэвида, в 1950-м — Барбары Энн, а в 1951-м — Сьюзен. Дуайт в них души не чаял, баловал, покупал подарки, учил их соответственно возрасту всему тому, что должны были знать и уметь дети, а позже именно им рассказывал всякие истории из своей жизни, которые затем вошли в книгу воспоминаний «At Ease» («Непринужденно»).
Еще не чувствуя, но предвидя приближение старости, которую Дуайт намеревался проводить по возможности активно, но на лоне природы, он в течение всех послевоенных лет подыскивал усадьбу, которую можно было бы приспособить для нужд семьи. Приятель по «банде» Джордж Аллен посоветовал приобрести ферму неподалеку от его собственной, причем пообещал купить прилегающие участки земли, чтобы она была полностью изолирована и защищена от непрошеных гостей. Особенно соблазняло Дуайта расположение фермы неподалеку от места одного из главных сражений Гражданской войны — битвы под Геттисбергом. К тому же она находилась в штате Пенсильвания, в котором поселились его предки, иммигрировавшие из Германии. Дуайт подумывал воспроизвести здесь примерно то хозяйство, которое было у них.
