Эту позицию Эйзенхауэр отстаивал и на совещаниях у президента. Он неоднократно высказывал мнение, что СССР, занятый восстановлением экономики, не может готовить новую войну.
Немалые надежды Дуайт возлагал на ООН, считая, что эта организация может послужить реальным стражем мира — впрочем, только в том случае, если под ее эгидой будут созданы объединенные миротворческие силы. Он даже назначил генерала Мэтью Риджуэя американским представителем в этих, пока еще не существующих, силах, поручив ему разработать план формирования их американского контингента{434}. Вопрос обсуждался в органах ООН, но решение о создании постоянных межнациональных вооруженных сил так и не было принято. Против этого, в частности, решительно выступал СССР, руководство которого не без оснований полагало, что такая армия окажется в руках враждебных ему государств. В результате было решено, что миротворческие силы ООН будут формироваться в каждом отдельном случае на основании резолюции Совета Безопасности этой организации для совместных принудительных действий (к примеру, военной блокады), если меры экономического или политического характера окажутся недостаточными{435}. Впервые они были созданы в 1950 году в связи с конфликтом между Северной и Южной Кореей.
Эйзенхауэр считал намечавшиеся меры по линии ООН недостаточными, так как они не давали возможности создать эффективный воинский организм со стандартным вооружением, единой подготовкой войск и т. д. Ему, однако, приходилось мириться с реальностью.
Между тем холодная война разгоралась. После речи, произнесенной Черчиллем 5 марта 1946 года в американском городе Фултоне в присутствии Трумэна, в которой констатировалось, что над Европой опустился «железный занавес», 12 марта 1947 года последовало заявление американского президента («доктрина Трумэна») об оказании военной помощи Греции и Турции, которым угрожал «международный коммунизм». По существу эта доктрина провозглашала «политику сдерживания» СССР, то есть недопущения расширения советского влияния на новые страны как на Европейском континенте, так и вне его{436}.
Формально Эйзенхауэр полностью поддержал доктрину Трумэна. Он не мог поступить иначе, хотя всё еще полагал, что «кризисная позиция», которую занял президент, была излишней, что еще оставались возможности избежать эскалации холодной войны. Выражение открытого несогласия требовало бы ухода с высокого военного поста, а этого Дуайт никак не хотел.
Через два месяца после президентского послания Конгрессу с изложением «доктрины сдерживания» Эйзенхауэр направил коллегам по Объединенному комитету начальников штабов секретный меморандум, в котором указывал, что Греции действительно угрожал приход к власти коммунистов, являвшихся агентами СССР, но неверно было бы представлять греческую ситуацию «почти Пёрл-Харбором». В будущем, считал он, США должны «проводить политику предупредительных действий в области внешней политики, потому что цена продолжающихся один за другим кризисов велика», но поддержка стран, которым действительно угрожает коммунистическая опасность, должна быть преимущественно социальной и экономической, а не политической{437}.
И всё же реальная ситуация в мире, установление в странах Центральной и Юго-восточной Европы просоветских режимов, антиамериканские заявления, звучавшие в СССР с самых высоких трибун, заставляли Эйзенхауэра переходить на позиции холодной войны. Он по-прежнему не верил, что Советы готовятся к войне за мировое господство, хотя и признавал, что компартии послушно выполняют волю Москвы, существуют в основном на советские средства, являются не только инструментом пропаганды коммунизма, «советского образа жизни» и антиамериканизма, но и одним из звеньев разведывательной деятельности в пользу СССР. В ряде меморандумов начальник штаба армии обращал внимание на необходимость быть готовыми к отражению агрессии, оказанию помощи государствам, которые ей подвергаются, и в то же время не закрывать двери для переговоров с СССР на базе мирного сосуществования. Дуайт был одним из первых западных государственных деятелей, провозгласивших и стремившихся настойчиво проводить в жизнь курс на сосуществование при сохранении стратегии «сдерживания».
В таком сочетании двух направлений внешней политики Эйзенхауэр особое внимание уделял укреплению сотрудничества с Великобританией. Вскоре после своего назначения он договорился с британскими коллегами о проведении неформальных секретных встреч отраслевых сотрудников штабов обеих стран. «США и Соединенное] К[оролевство], — указывал Эйзенхауэр в меморандуме, написанном в июне 1946 года, — настолько связаны между собой в военных операциях, что определенное сотрудничество должно продолжаться, чтобы прибегать к нужным предосторожностям»{438}.
Между тем в семье Дуайта происходили изменения. В июне 1947 года Джон женился на дочери полковника Барбаре Томпсон, с которой познакомился во время прохождения военной службы. Дуайт и Мейми были довольны, что их невестка из семьи военных, понимает особенности и трудности офицерской жизни и готова с ними считаться. Старшие Эйзенхауэры сделали молодоженам дорогой по тем временам подарок — небольшой автомобиль. Мейми рассказывала: «Айк и я полюбили Барби с первого взгляда, и она нас полюбила — всё это произошло очень просто»{439}. После женитьбы сына Дуайт непрестанно повторял молодым, что хотел бы как можно скорее стать дедом.
Но не только семейные дела отвлекали его от штабной рутины. В 1948 году предстояли президентские выборы, и всё чаще фамилия Эйзенхауэра называлась в числе возможных кандидатов. Он получал сотни писем с предложением выставить свою кандидатуру, в ответах на которые неизменно выражал благодарность за доверие и заверял адресатов, что его вполне устраивает должность начальника штаба, а по истечении срока службы он намерен стать обычным пенсионером. Ему не верили, считая, что Дуайт просто скрывает свои планы до удобного момента. Факт, что в 1948 году он не собирался баллотироваться на высший пост, можно считать вполне доказанным, вытекавшим из всего поведения генерала. После одной из пресс-конференций в Пентагоне репортер нагнал Эйзенхауэра в коридоре и настоятельно потребовал ответа на вопрос: «Нет ли каких-либо обстоятельств, даже самых отдаленных обстоятельств, которые явились бы для вас соблазном войти в политику?» Согласно отчету этого журналиста, генерал широко расставил ноги, положил руки в карманы и, пристально глядя на него, почти по слогам произнес: «Видишь ли, сынок, я не могу представить себе никаких обстоятельств, которые смогли бы вытянуть из меня согласие рассматривать любой политический пост, начиная с живодера и кончая царем Вселенной»{440}.
Это было совершенно нелогичное заявление, так как ни та ни другая «профессия» к политическим постам отношения не имели, но оно, пожалуй, свидетельствовало об отсутствии у генерала мыслей по поводу его выдвижения и о раздражении, которое вызывали у него непрекращавшиеся разговоры об этом. Своим резким ответом, который моментально попал в прессу, Эйзенхауэр явно стремился положить конец всякого рода домыслам.
Но в глубине сознания Дуайт сравнивал политику Трумэна с собственными оценками и возможными действиями, и ему казалось, что он принял бы более удачное решение, резко сократил бы правительственную бюрократию, на которую не посягал нынешний президент, сумел бы, в отличие от Трумэна, добиться ослабления напряженности, возраставшей в мире. В августе 1947 года он писал сыну: «Каждый день приносит новые доказательства беспокойства и напряженности в мире. Иногда я думаю, что смог бы в большей мере сосредоточиться на них, если бы я не был так далеко отстранен от них, что всю информацию я получаю из газет, и у меня есть нехорошее чувство, что я во всяком случае не могу ничего сделать в связи со всеми этими делами»{441}.
