«В мире нет ничего однозначного», — подумал Грулэм, наблюдая за удаляющимся темно–зеленым сгустком, и обратил свой взор на приближающийся темно–фиолетовый. Волун уже знал, что ему предстоит пережить теперь. Нельзя познать целое, увидев только одну его половину. Невозможно оценить что–то, не имея возможности сравнивать и противопоставлять. Узнав, к чему стремятся чувствующие существа, он должен знать и то, чего им это стоит.

Лишь физическая боль из всего осознанного была ему знакома, и может быть, поэтому воспринималась легче всего. Все остальное подавляло и разрушало его сознание. Если бы Грулэма кто–то спросил, что было самым худшим, он не смог бы ответить. Но потом осознание чего–то очень важного стало приходить к нему. Он знал, что ответ где–то рядом, но еще не знал где именно. Волун даже оглянулся вокруг, но ничего кроме фиолетового свечения не увидел. Ничего, даже темно–зеленое пятно света исчезло в полной темноте. И тут Грулэм понял, что это и есть худшее из того, что происходило с ним. Он ничего не хотел так увидеть, как маленькую темно–зеленую точку где–то вдали.

«В мире нет однозначных вещей… кроме одной», — успел подумать волун, теряя контроль над своим сознанием.

Грулэм лежал и смотрел на переливающийся в лучах Гроола потолок. Потом вышел из дома и огляделся вокруг в поисках Лалин. Она сидела на берегу реки невдалеке от жилища. Волун подошел к ней и присел рядом. Какое–то время он сидел молча, пока не решился заговорить.

— Флодин погиб, — сказал он.

— Я знаю, — выдержав паузу и не поворачиваясь в его сторону, спокойно сообщила Лалин.

— Разве волуны не бессмертны? — спросил ее Грулэм.

— Бессмертны, — все также глядя на речной поток, согласилась Лалин. — только не для крэторнов. Ведь в их мире удар мечом в сердце означает смерть.

— Если бы они знали, что волуны бессмертны, то Флодин не погиб бы, — продолжил ее мысль Грулэм.

— Это их мир и в нем действуют их законы. А волуны лишь изгои в этом мире.

— Но разве волуны не могут все изменить?

Лалин наконец–то посмотрела в его сторону.

— Когда крэторн наносит удар в сердце, то знает, что враг должен умереть. И не только потому, что так должно быть, но и потому, что именно этого он и хочет.

— Но, получив знания волунов, они стали бы другими, — возразил ей Грулэм.

— Конечно, — не стала спорить с ним женщина, — им пришлось бы приспосабливаться к новым обстоятельствам и долго мучиться в поисках действительно надежного способа убийства.

Она некоторое время молчала, а потом уже вполне серьезно сказала, вставая на ноги.

— Как можно дать что–то тому, кто прячет руки за спину.

Грулэм тоже встал и пошел за ней следом, все еще усваивая сказанное женщиной. Они долго шли вдоль берега, пока не подошли к одинокому кусту, освещенному лучами Гроола. Лалин остановилась и, присев, осторожно прикоснулась к одинокому цветку, рожденному этим растением. Он был такого же цвета, как сама ночь, но это только подчеркивало его необычную красоту. Наверное, он был единственным во всей долине. По крайней мере, волун был в этом уверен.

— Цветок раскрылся. Значит он уже где–то рядом, — сказала женщина и неосторожно провела ладонью вдоль стебля. Из раны, оставленной острыми шипами, тут же просочилась кровь.

Но Грулэм не заметил этого. Он пристально всматривался вдаль, где уже были ясно различимы силуэты двух всадников, неспешно направляющихся в их сторону. Волун знал кто они и зачем прибыли сюда. Его время пришло…

Сэтэрн не замечал времени, которое прошло с того момента, как они с Глумом оказались в новом мире. Новом для Сэтэрна, но не для сата. Тому здесь было знакомо все. Похоже, именно отсюда он и прибыл в мир Эйлефа, хотя сам совсем не походил на местных жителей. Скорее на них походил сам крэторн. Вот только внешних отличий между ними было значительно больше, чем между крэторнами. Да и поведение их было тоже более разнообразным. Очень скоро повелитель Эйлефа понял, что связано это в первую очередь с более насыщенным чувственным миром этих существ. При этом, похоже, именно погоня за одними чувствами и бегство от других составляли главный смысл жизни существ.

Люди. Так они, по словам сата, сами себя называют. Сэтэрн, будучи невидим для них, мог спокойно и беспрепятственно за ними наблюдать. И чем дольше он этим занимался, тем сильнее убеждался в слабости людей. На Эйлефе большинство из них не протянуло бы и до захода Ролэнга, а уж до восхода не дотянул бы точно никто. Закон силы был им тоже хорошо знаком, но применялся совершенно для других целей. Силу они использовали не столько для того, чтобы выжить, сколько для достижения наслаждений, как сказал сат. При этом Сэтэрн так и не понял, что он подразумевает под этим словом, и решил разобраться с этим позже. Тем более, что пищи для размышлений и так было предостаточно. Для выживания же люди использовали другие методы. Крэторн долго не мог понять их смысл, пока не обратил внимания на одну необычную вещь. Благодаря Глуму он смог понимать их речь, и со временем заметил, что то, о чем говорят люди почему–то очень часто не совпадает с их поступками. Но самым необычным было не столько это, сколько то, что сами люди по большей части абсолютно не придавали значения такому несоответствию. Когда Сэтэрн обратился за разъяснениями к сату, тот оскалился и сказал.

— Они врут. Постоянно врут. Всем, и себе самим. Они вообще предпочитают верить в то, чего на самом деле не существует, и не замечают то, что происходит на самом деле. Они ненавидят тех, кто пытается вернуть их к этой реальности.

Благодаря полученному опыту, повелитель Эйлефа стал немного понимать то, о чем ему говорил сат. Он все реже спрашивал о значении каких–либо слов, но все чаще просил объяснить причины поведения людей в тех или иных ситуациях. Вот и сейчас он задал очередной вопрос.

— Какой смысл верить в то, чего нет? Зачем им это нужно?

Знакомый оскал появился на лице Глума.

— А кто сказал, что это нужно именно им.

Заметив, что Сэтэрн собирается задать уточняющий вопрос, сат почему–то решил исправить свой ответ, что не осталось незамеченным крэторном.

— Они все разные, но почти все стремятся к одному и тому же. К тому, что даже самого сильного из них делает слабым.

— И что же это?

— Власть и деньги.

При слове «власть» крэторн непроизвольно встрепенулся. Желая отвлечься от тяжелых воспоминаний, он переспросил.

— Деньги?

Глум заметил замешательство Сэтэрна, причина которого была ему хорошо известна. Поэтому он и ответил необычным образом.

— Деньги — это власть, а власть — это деньги. Это огонь, на который слетаются мотыльки.

Повелитель Эйлефа больше не задавал вопросы, задумавшись над значением последних слов сата. Именно через призму этих слов он теперь воспринимал все увиденное. И чем дальше, тем понятнее для него становился их смысл.

Сэтэрн все больше убеждался в том, что люди по каким–то причинам уничтожают самих себя. А если это так, то почему бы крэторнам не завладеть миром существ, который им самим не нужен. Ведь для самих жителей Эйлефа и их правителя это был выход из тупика, в котором они оказались. Если покорение Эйлефа заняло столько времени, то покорение Земли, население которой намного больше, продлиться намного дольше. Даже с учетом склонности ее жителей к саморазрушению. По крайней мере, на век Сэтэрна забот хватит. К тому же он все меньше сомневался в своем успехе. Постепенно осталась только одна вещь, которая его смущала. Будучи воином, он не мог не заметить, что люди значительно превосходят крэторнов не только в численности, но и в вооружении. В изобретении средств для убийства себе подобных они продвинулись намного дальше, чем жители Эйлефа. Если вообще можно было сравнивать их достижения в этой области. Ни одно техническое достижение человечества не заинтересовало Сэтэрна так, как оружие, способное убивать врага на большом расстоянии. Для него в этом не было никакого смысла, но в возможном противостоянии людей и крэторнов это могло сыграть решающую роль.