Но прошло совсем немного времени, и даже невежественные южнокорейские марионетки разобрались в сути дела. Они поняли, что к ним, как и к другим реакционным режимам, американские разглагольствования о «защите прав человека» не относятся. Напротив, гости из Вашингтона, достаточно высокопоставленные, по–прежнему братались с Пак Чжон Хи и даже приветствовали его «твердость», как и сеульские порядки в целом.

Министр культуры и информации Южной Кореи Ким Сон Чжин, фамильярно похлопывая Вашингтон по плечу, заявил: «Мы разделяем с Соединенными Штатами этот принцип (о правах человека), но каждое правительство должно знать, как осуществлять этот принцип в той обстановке, в которой оно действует». Мы, дескать, отлично понимаем наших американских друзей: они нарушают права человека в США, а мы будем делать это в Южной Корее. Всякий другой подход, продолжал южнокорейский сатрап, был бы равнозначен «нарушению той морали, которую проповедуют Соединенные Штаты».

Хороша эта «мораль», если ей аплодируют палачи своих народов!

Его Величество Счастливый Случай… Чаще всего о нем слышишь от людей необычных профессий. Говорят, что повезло летчику–испытателю, когда, вопреки законам аэродинамики, вышел над самой землей из штопора, казалось бы, окончательно приговоренный к смерти самолет. Говорят, что повезло разведчику, когда, вопреки законам логики, ему удалось в одиночку оставить с носом все тайные службы противника (правда, такое чаще случается в многосерийных телефильмах). Говорят, что повезло журналистам, когда, вопреки законам среднеарифметической удачи, именно им в самый нежданный момент выпал козырной туз сенсации…

В тот день Фортуна улыбнулась нам дважды. Предстояло знакомство не только с человеком редкой профессии, но и удивительной судьбы. Предстояло встретиться с бывшим помощником бельгийского военного атташе, профессиональным разведчиком Ван Энгеландом, оставшимся в Советском Союзе и начавшим борьбу уже по другую сторону баррикад, против рыцарей «плаща и кинжала», окопавшихся в секретных службах НАТО.

Ломка привычного уклада — дело очень тяжелое и далеко не всем бывает по плечу, особенно когда прожито на свете более пяти десятков лет.

Что греха таить, не легко было Ван Энгеланду порвать с привычным миром, пренебречь карьерой и пережить «непонимание» бывших коллег. Как пришел к трудной победе над самим собой и предрассудками, к выполнению высшего человеческого долга бывший натовский разведчик, нам и предстояло услышать…

— Здравствуйте, раздевайтесь, проходите… Ну, давайте знакомиться: Иван Иванович Ван Энгеланд. Немного странно звучит, не правда ли? Но зато абсолютно точно. Так переводятся с французского на русский мои имя и отчество — Ван Иоханнес… И в моем советском паспорте тоже так записано.

Ну что ж, пусть Иван Иванович. Ибо ничто в его облике не выдает иностранца. Волнистые русые волосы, серые со смешинкой глаза, немного курносый нос. Утверждают, что приходя в дом к незнакомому человеку, можно сразу же составить о нем довольно точное представление: стоит лишь пройти по квартире. Может быть, да, а может быть, и нет… Во всяком случае, если бы мы не знали о военном прошлом Ивана Ивановича, то, наверное, подумали, что здесь живет человек, посвятивший себя одной из муз. Весь кори-Дор и половина стен заставлены шкафами и стеллажами с книгами по искусству. На остальных стенах — множество картин… Впрочем, есть одна зацепка-— строгая дисциплина обстановки. От этого квартира кажется очень просторной, хотя мебели в ней немало.

— Виски, коньяк?

— Лучше чай,.. С утра вроде бы не сподручно.

Иван Иванович смеется.

— Все зависит от точки зрения и отношений с Бахусом, Один из моих непосредственных шефов в бельгийской разведке, бывший штурман бомбардировочной авиации майор Лионард считал, например, что рабочий день должен начинаться обязательно с аперитива. Мы поражались его лошадиной выносливости, ибо «аперитивился» он раз пять в течение рабочего дня и частенько уходил домой походкой матроса, спустившегося на берег после бурного плавания.

— А как же работа?

— Работу делали мы, а он руководил. Правда, не очень долго… Впрочем, мы отвлеклись. Насколько я понимаю, вы ждете от меня рассказа?

— С гораздо большим нетерпением, чем чая.

— Что ж, тогда начнем, пожалуй… Но должен вас заранее предупредить, чтобы не рассчитывали на двенадцать серий «Семнадцати мгновений весны». Жизнь разведчика и сложнее, и проще, нежели хотят ее видеть некоторые сценаристы. Впрочем, нужно отдать должное автору «Мгновений» — он все же дал понять зрителям, что Штирлиц — образ собирательный. А то уж очень впечатляюще получается: с Мюллером и Шелленбергом — на дружеской ноге… Так вот, я не был на дружеской ноге ни с Даллесом, ни с Геленом, ни с шефом английской МИ‑6 сэром Диком Голдсмитом Уайтом, ни с их поздними преемниками, хотя имел среди своих знакомых немало натовских разведчиков. О том, как «союзники» грызлись между собой и подсиживали друг друга, разговор впереди. Вашим читателям будет, вероятно, небезынтересно узнать и о так называемых «методах» подрывной работы натовских разведок, о том, как собирают шпионские сведения, пытаются вербовать агентуру в Советском Союзе и в других социалистических странах военные и прочие атташе, а также их ближайшие сотрудники… Об этом, как я уже сказал, речь пойдет позднее. А сейчас немного предыстории.

Сегодня мне исполнилось пятьдесят два. Не так уж мало, не правда ли? Во всяком случае, даже по самым оптимальным среднестатистическим нормам, я прошагал большую половину дороги, которая, как всякому известно, не бесконечна… И, наверное, нет ничего удивительного в том, что появилось желание побыть одному и подумать. В человеческой жизни не может не быть коллизий — больших или малых, ибо столкновение добра и зла, хорошего и плохого — это та неизбежная диалектика, которая не минует никого. Самое главное — попытаться отыскать ответ на сакраментальный вопрос: почему? Тогда легче. Страшно то, что необъяснимо. Когда умерла мать — это было трагедией. Но люди не научились еще бороться с раковыми опухолями, особенно тогда — тридцать лет назад. Когда через три месяца после кончины матери не стало отца — это тоже было трагедией, когда в далекой юности угасла нежданно–негаданно первая любовь — это было уже страшно.

Никто не может заменить умерших родителей. Умершую любовь сменяет другая. Не всегда, правда. Если очень повезет. Она пришла ко мне через много лет, в другой уже стране. Сегодня, вернувшись пораньше домой, чтобы подготовиться к семейному торжеству, я совершенно случайно обнаружил подарок, спрятанный моей женой. Она преподнесет его вечером, когда соберутся друзья и знакомые… Я знаю, что лежит в этой небольшой коробке, перевязанной шелковой лентой. Но обязательно же удивлюсь «неожиданному» презенту, так необыкновенно умело выбранному моей подругой. Подаркам надо всегда удивляться. Они ведь не так часты в нашей жизни…

Один из них, кстати, мне вручил сегодня начальник паспортного стола. Он лежит передо мной, этот документ, удостоверяющий, что я — гражданин Советского Союза. Иоханнес (теперь уже Иван Иванович) Ван Энгеланд, бывший помощник бельгийского военного атташе. Люди моей профессии, как правило, не раздают визитных карточек, во всяком случае, таких, где указано истинное место работы. А трудился я последние четверть века в учреждениях, которые имели прямое отношение к разведывательным службам НАТО. Итак, военный разведчик, отказавшийся от своей профессии и порвавший с хозяевами, которым служил. Почему? Ответить на любой вопрос однозначно очень трудно. Тем более на такой…

Родился я в 1924 году в небольшом бельгийском городке, что запрятался среди сосен Кампэна, между журчащих ручейков и прозрачного, словно хрусталь, озера, которое казалось мне огромным, как море. У каждого из нас что–то оседает в памяти от далекого детства. У меня — это терпкий запах сосновой смолы и ломящая зубы холодная, до удивительности вкусная вода, которую пил из ручейка. Я очень любил лес, он начинался сразу же после нашего дома, который был самым крайним в городе. И лес отвечал мне такой же искренней любовью. Во всяком случае, он ни разу не запутал меня в лабиринтах своих чащоб, не подставил под лоб злого сучка и не утопил в коварной трясине. А ручьи и наше «огромное, как море», озерцо сразу же доверили мне сокровенные тайны. Никто из сверстников не ловил такого количества лещей и плотвичек, как я. От зависти они прозвали меня «колдуном»… А мне хотелось быть Тилем. С Шарлем де Костером, нашим бельгийским Толстым или Достоевским, а может быть, и тем, и другим одновременно, я познакомился очень рано. С тех пор «Легенда об Уленшпигеле» стала моей настольной книгой на всю жизнь. Иногда в трудные моменты я листаю ее страницы, нахожу ответы на вопросы, черпаю силы и оптимизм. По тем, мальчишеским временам мне и моим сверстникам были еще не совсем понятны «странные» отношения Тиля с Неле. Мы вообще девчонок в нашу компанию не принимали. А вот гимн гёзов доходил до самой глубины души: