Лишь в последние годы он стал всерьез задумываться о женитьбе, отец на смертном одре умолял его вступить в брак, предостерегая от сиротливой, бесплодной старости, когда некому передать ни благородство своей натуры, ни процветающую торговлю, в свою очередь полученную в наследство. И все же, хотя он со слезами на глазах поклялся исполнить последнюю отцовскую волю, женское общество не привлекало его, он предпочитал одинокую жизнь в большом родительском доме, темноватом и заставленном тяжелой мебелью, которую ему не хотелось менять то ли из лени, то ли из привязанности к прошлому, ибо вещи с кротким упорством хранили его в себе. Переставил он только массивный дубовый стол, с середины залы к окну, выходившему на запад. Там и сидел наш купец в послеобеденные часы, подолгу писал счета и накладные, сопоставлял ежедневный расход и приход. Он отвел для работы вечернее время и потому без остатка использовал все сиянье дня до самых последних закатных отблесков над морем, то лазурных, то нежно-розовых. Впереди, в нескольких сотнях шагов, тянулась светлая полоска песка и плескалась жемчужная вода, знакомая Яну (так звали купца) с детства.
Этот дом много лет назад выбрал отец, легко пожертвовав городскими удобствами ради возможности наблюдать вблизи кипучую жизнь порта, погрузку своих товаров, которые часто без малейших колебаний сопровождал в самые дальние и опасные путешествия. В своих ящиках он перевозил редкий, особо ценный товар — мессер Бернхард ван Рейк торговал картинами лучших голландских мастеров, среди его клиентов было много знатных вельмож из далеких северных стран.
В 1658 году, как раз когда ждали появления на свет Яна, он отправился в одно из своих морских путешествий.
Собираясь отплыть с той или иной картиной в дальний путь, предусмотрительный Бернхард тщательно продумывал маршрут, запасал в дорогу — без расточительности, но и не скупясь — все необходимое и старался завершить все домашние и текущие дела. Он любил и оберегал, как драгоценный дар, богатство и благополучие семьи, подвергать их опасности было бы по меньшей мере неразумно. Вот почему предотъездные дни были для него особенно хлопотными.
Каждый из слуг получил от хозяина ясные и точные распоряжения: «В случае моей смерти — на все воля Божья! — вы знаете, как завершить дела с прибылью для себя и для моей семьи».
В той же комнате, где спустя годы Ян подводил дневной баланс, старик ван Рейк (в те поры еще молодой) задумывал и рассчитывал непростые, требовавшие смекалки торговые операции, которым был обязан своим достатком; накануне отъезда за этим столом наставлял он по очереди слуг и двух приказчиков. Последней приходила жена, дверь закрывалась, и супруги мирно обсуждали наедине домашние дела, которые в отсутствие мужа брала на себя Мириам. Мессеру Бернхарду тяжело было перекладывать на плечи жены это бремя, но за годы супружества он вполне оценил ее трезвый ум и деловитость, доверял ей во всем, зная, что на нее можно положиться и в радости, и в горе. Ей выпала нелегкая участь, но такова судьба всех купеческих жен: ждать день за днем, неделями, а то и месяцами самой распоряжаться хозяйством, сознавая, что отъезды и разлуки — основа семейного благосостояния, но не закрывая глаза и на опасности, которые они таят.
Итак, июньским вечером 1658 года Мириам заглянула в залу посмотреть, не настал ли ее черед, — муж еще беседовал с двумя приказчиками, которые почтительно поздоровались с нею, не упустив при этом ни слова из наставлений хозяина. Мессер Бернхард закончил с ними почти тотчас же и пригласил жену войти.
Когда она переступила порог, зала, несмотря на зажженные свечи и последние закатные лучи, проникавшие в высокие застекленные окна, была погружена в полумрак и золотисто-шафрановый тон ее платья казался от этого еще более глубоким и сочным. Мириам шла медленно, с опаской, слегка затрудненно, хотя была всего на пятом месяце, однако новое, непривычное состояние смущало ее, и она носила себя очень осторожно.
— Поступь у вас как у княгини, — улыбнулся Бернхард, с удовольствием отмечая мудрое благоразумие жены даже в мелочах.
Но мы повествуем о необычном расставании супругов. Если внешне все протекало как всегда, то в душе Бернхарда и Мириам, усердно и сосредоточенно склонившихся над бумагами, боролись противоречивые чувства: нежность друг к другу и затаенные обиды. Первая беременность пришла к прекрасной Мириам в зрелом возрасте, она старалась отогнать подозрение, что муж не разделяет ее тревог и страхов, раз покидает ее в такой опасный момент. Как большинство женщин, готовящихся родить впервые и даже не впервые, она была уверена, что умрет, а мессер Бернхард считал ситуацию совершенно естественной, требующей лишь терпеливо ждать, когда настанет время разрешиться от бремени. К тому же надо добавить, что будничные хлопоты отвлекали его от глубоких размышлений на эту тему, в последние дни он замечал только, что у жены великолепный, цветущий вид, а изысканный выбор платьев и простота прически, обрамляющей бледное, но не болезненное лицо, усиливали это впечатление. Материнство еще больше облагородило ее облик.
— Вы ничего не упустили касательно моих обязанностей на время вашего отсутствия? — спросила Мириам час спустя, выслушав все наставления.
— Нет, я только прошу вас, не перетруждайте себя и не волнуйтесь понапрасну, я вернусь как раз к появлению на свет нашего сына, и не тревожьтесь (от меня это не скрыть)! Вы же знаете, я возвращусь быстро, двух месяцев не пройдет. — «А вообще, мое присутствие здесь в урочный час будет лишней помехой». Однако это последнее соображение он оставил при себе, со снисходительным превосходством полагая, что жена не в состоянии понять, а тем более разделить изысканную радость, которую доставляла ему мысль о путешествии.
По существу, мессер Бернхард всегда отправлялся в путь с большой охотой, при том, что он ценил спокойную, размеренную семейную жизнь, оберегал ее, сурово и непреклонно, и был преисполнен законной гордости, ожидая рождения ребенка. Но любовь к своему делу, увлеченность, с какой он сопровождал доверенные ему произведения искусства, и, что весьма немаловажно, вкус к прибыли, которую он, как ему казалось, зарабатывал более благородным путем, чем другие негоцианты, — все это, вместе взятое, тешило его законное тщеславие и влекло к мирным приключениям, и на сей раз он тоже не намерен был ими жертвовать.
К тому же нынешняя поездка была не совсем обычной: мессер Бернхард вез небольшое полотно, однако был убежден, что его ценность огромна и в ближайшем будущем еще возрастет; твердой уверенности, что сделка состоится, не было, но он считал себя не вправе отказываться от попытки, кроме того, он вез с собой несколько других, менее ценных вещиц и наверняка сумеет их выгодно продать. Ради этого маленького сокровища, к которому он за последнее время привязался как к живому существу, он рискнул бы и большим.
Вопреки обыкновению Бернхард хранил картину не в лавке, а дома; прислоненная к стене напротив окна в спальной, она царила там уже месяц, к ней привыкли даже служанки, получившие категорический приказ не трогать ее. Никто, кроме членов семьи ван Рейк, картины не видел, никому ее не предлагали; укрытое в тишине комнаты, полотно дожидалось свершения своей тайной участи, своего необычайного блестящего будущего. Лишь мессер Бернхард, прежде чем лечь в просторную постель, где спал один (состояние Мириам требовало, чтобы она жила в отдельной комнате под присмотром надежной служанки), любовался ею, вознаграждая за затворничество ревнивой отеческой нежностью. Не удивительно, что госпожа ван Рейк порою ловила себя на мысли, что присутствие картины в доме вызывает у нее безотчетное раздражение.
Скажем так: путешествие, к которому готовился честный купец, предполагало известный риск; предугадать его исход было невозможно, бесценная картина вполне могла вернуться в Голландию, не принеся своему покровителю ни гроша серьезной прибыли, которая хоть частично окупит затраченные усилия и хлопоты. В этом отношении ван Рейк был натурой поистине недюжинной: ни один купец ногой не ступил бы на корабль, если б не был уверен, что заработает кучу флоринов, а он рисковал с легкой душой и с восторгом, втайне наслаждаясь самой непредсказуемостью событий.
