Тот поправил своё треснувшее пенснэ и вслух прочитал:

— Случай двадцать четыре. 4 июня 1937 года. Мужчина, возраст 39 лет. Отравление реагентом «Желтый крест». Доставлен в эвакопункт в тот же день. Скончался через десять минут по поступлении. Наблюдается коричневая пигментация обширных участков тела. На груди белое пятно от кожаной ладанки. Поверхностные ожоги лица и мошонки. Сильная гиперемия гортани. Вся трахея покрыта желтой пленкой. Вскрытие согласно Инструкции произведено немедленно. Бронхи и легкие заметно расширены. Основание правого легкого разрушено. Гиперемия печени. В желудке многочисленные подслизистые кровоизлияния. Мозговое вещество разжижено и сильно гиперемированно…

Случай двадцать пять. 4 июня 1937 года… Записи нет. Оставлено пустое место… Пока пустое. Предусмотрительный тут народ, доложу вам…

Выглянувшая из-за ширмы Наташа в ужасе зажала себе ладонью рот, чтобы не закричать…

«Помышляю День Судный и благостно сокрытый от меня час моего исхождения из тела, горько плачу о содеянных мною грехах и, с надеждой взирая на ожидающую меня Новую благую землю, как из преддверия гроба моего, смиренно молю: Ты, Всеблагий Господи Иисусе, в час исхода моего из жизни сей и в последующие за оным страшные часы, Господи, Иисусе, Сыне Божий, живых и мертвых упование, не остави мя, но в милосердии Твоём спаси и помилуй мя, грешного…»

Отец Савва, привычно умно читая… гм, скажем так, несколько непривычную ему до сего печального дня молитву, почти не слушал, о чем говорил с ними сидевший во главе длинного, крытого зеленым сукном стола человек в наброшенном на плечи распахнутом белом халате, из-под которого хорошо были видны одинокий ромб на черной петлице и широкий золотой галун на рукаве коверкотовой гимнастерки.

Человек, поблёскивая круглыми очками в золотой оправе, изо всех сил старался убедить их, что они стали невольными свидетелями последствий обыкновенного несчастного случая: тракторист перевозил на станцию химической защиты растений, которая борется с лесным шелкопрядом, ядохимикаты. А прицепленная к его СТЗ-3 бочка возьми, да опрокинься… Тракторист полез её поднимать, как вдруг выбило запорный клапан и несчастный был облит с ног до головы средством для борьбы с летающими вредителями… Очень жаль. Но увы, аварии случаются всегда и везде. Никто не виноват, кроме самого пострадавшего…

О виденном ими регистрационном журнале, откуда Бекренев аккуратно, осколочком окончательно добитого пенснэ вырезал пару заполненных характерными медицинскими казусами листов, тут же спрятанных Натальей Юрьевной в такой детали одежды, о которой вслух говорить лицу духовному вовсе не пристало, человек в белом халате, надо полагать, еще не знал… Ну и пусть его не знает, ибо во многих знаниях много и печали.

Впрочем, человека в военной форме под халатом цвета милосердия куда больше занимал другой вопрос: как так получилось, что побывав под случайно распыленными над лесом ядохимикатами, которые с бомбардировщика ТБ-2, так, для шутки ради, украшенного опознавательными знаками ВВС Ржечи Посполитой (а может, и не для шутки! а чтобы привыкали граждане к знакам потенциального агрессора, интервента!)…

Да, как же так это получилось, что на них совершенно случайно распылили довольно не полезный для здоровья препарат, а им значит, бывшим без ИСЗ, хоть бы хны? Нет, дорогие товарищи, этот вопрос надо обязательно прояснить! И вам, товарищи, обязательно следует посетить наш медицинский центр, где можно сделать анализы крови, мочи, спинно-мозговой жидкости… а, да что там! Вся научная часть проводимого в этих краях крайне важного для обороны Союза эксперимента просто требует от вас содействия! Где этот центр, спрашиваете? Да тут рядом, в поселке Барашево… А, так вы туда и направлялись? Так в чем же дело? Побудете у нас под обсервацией всего пару деньков, да и проводите потом свою инспекцию, дорогие товарищи! Договорились?

Договорились.

… Когда они мрачно сидели за складным алюминиевым обеденным столом, установленным в громадной зеленой палатке, о. Савва обратил внимание, что никто из их дружного коллектива не хочет кушать… Так, ковыряются алюминиевыми гнутыми ложками в мисках с кашей… Мол, надо есть, сели и едим… А не дали бы есть, так и не надо вроде…

Есть не хотелось. Совершенно. Да что там есть… Отец Савва поймал себя на мысли, что, не смотря на погожий летний денек, ему и пить-то совсем не хочется. Хотя четыре дня назад он выпивал, потея как на банном полке, по паре кружек пива одним махом…

А потом о. Савва решил задержать дыхание… И пришел к странному выводу: дышит-то он больше по привычке, ага…

— Скажите, Наташа…, — неожиданно для о. Саввы начал неприятный разговор Валерий Иванович. Честно говоря, о. Савва хотел-было принять этот тяжкий крест на себя, но… Настоящий русский офицер не струсил.

— Скажите, Наташа… Какое самое яркое событие за последние время вы помните… Нет, не так. Какое самое важное событие за последние дни вы старательно забыли?!

Наташа наморщила лоб…

— М-м-м… вот этот вихрастый ткнул меня ножом…

— Куда ткнул? — настойчивым докторским голосом, каким обычно выспрашивают о симптомах, продолжал мягко давить на неё Бекренев.

— Сюда? — и Наташа неуверенно показала себе на руку. — Не помню… Или вот сюда?

И она указала себе на солнечное сплетение…

— Понятно. Ну а ты, Филя?

— Колесо.

— Коротко и непонятно. Как всегда! Какое именно колесо?

— Большое и красное…

— Теперь теплее, можно сказать, совсем тепло… Как и у меня. Тоже… моё колесо было большое и красное.

Бекренев поморщился, будто от нестерпимой горечи.

— Ну а у вас, батюшка…

— Ой, да что у меня-то… Вот тут под лопаткой прихватило, дышать стало тесно и всё…

— И всё, значит… Ну а ты, дефективный, как к нам затесался?

По щекам Наташи уже катились слезы, и добрый о. Савва уж собирался сказать, чтобы Бекренев перестал мучить людей, как вдруг…

Смертельно побледневший Маслаченко стал говорить, медленно и страшно:

— Дядя Валера, а я ведь всё вспомнил. Я ведь тётю Наташу насовсем убил. Ножом. А потом побежал… А тут милиционер дядя Стёпа идет, и мне кричит, мол, стой, шельмец! А я от него дёру… и тут меня в спину что-то сильно пихнуло, я еще немножко пробежал, и… чувствую, вдруг у меня ноги заплетаются… А потом я сверху смотрел, как нас с тётей Наташей рядом врачи на столы каменные клали, совсем-совсем раздетых… и а… а… а…. я больше не х-х-хочу.

Наташа схватила дефективного подростка, крепко, по-матерински прижав к своей груди, стала гладить его по голове, убаюкивать, что-то приговаривая, успокаивающее…

Потом подняла на Бекренева сухие, горящие гневом глаза и сказала:

— Я не знаю, как это можно объяснить. Но… мы ведь коммунисты. И если Партия дала нам поручение, то мы его выполним. Даже мертвые. Нам на это наплевать.

Сказать, что в Барашево было хорошо… это было всё равно, что вообще не сказать ничего!

Идя по усыпанной янтарно-желтым песком дорожке, обложенной желтым же кирпичом, прихотливо петляющей меж уходящих к небесам стволов кораблельных вековых сосен-великанов, буквально в три охвата каждый, Николай Иванович полной грудью вдыхал густой смолистый аромат…

Лесной, теплый и ласковый, ветерок тонко и нежно пах канифолью, напоминая Сванидзе его счастливое детство, когда он, как каждый хороший еврейский мальчик, учился играть на скрипочке и этой самой канифолью натирал смычок…

Над головой старшего лейтенанта ГБ тонко и печально пересвистывалась с кем-то какая-то невидимая глазу среди сплетения сосновых крон лесная птица. А однажды прямо у его ног на дорожку выскочила дымчато-серая, с рыжим хвостом, белочка. Николай Иванович замер, чтобы не спугнуть зверька, но белочка доверчиво подбежала к нему поближе, встала на задние лапки и осторожно подергала его за брючину, очевидно выпрашивая подачку… Она вовсе не боялась человека! Видно было по всему, что здесь живут и работают одни только хорошие, добрые люди, которых лесные зверьки вовсе не опасаются.