Причем, учитывая поганый характер здешних хозяев, традиционно относившихся к Военведу как коты к собакам (или, если хотите, как гвардейцы незабвенного кардинала, умницы и великого французского патриота Ришелье, к бандитствующим бродячим мушкетерам), Валерий Иванович был склонен ожидать скорее именно второго варианта.

И был готов действовать по обстоятельствам, от «раскидывания чернухи» до крепкого, но гуманного удара неприятеля в область nucleus. Не смертельно, но эффективно. Дело в том, что Бекренев был в целом очень добрым человеком, то есть он просто так, бесплатно, а ровно бесцельно, никого никогда не убивал.

Однако местный страж порядка, как только услыхал безсвязанный Наташин лепет, что вот они тут на лодочке плыли-плыли и… приплыли, тут же поступил весьма неожиданно: мгновенно выхватил из сумки на боку противогазную маску и привычным, как видно, жестом, тут же натянул её на свою остриженную под машинку голову.

После чего схватил девушку за руку, и не обращая внимания на её уверения, что с нею всё хорошо, поволок её не в узилище, а к длинному одноэтажному строению, над крыльцом которого развевался белый флаг с красным женевским крестом.

Пришлось остальным путникам последовать вслед за нею, потому как русские своих не бросают.

…За широкими распашными дверями, которыми кончался узкий торец беленого известкой здания, оказалась большая комната, надвое перегороженная деревянным решетчатым барьером, за которым, облокотясь головою на крытый коричневой клеенкой стол, дремал мордвин в белом халате. Увидев путников, он лениво оторвал от стола свое откормленное курносое лицо, на котором отпечаталась красная полоса от края столешницы, лениво встал, лениво подошел к застекленному шкапу, лениво достал оттуда прибор, похожий по виду на обычный велосипедный насос, но зачем-то крашенный в армейский зеленый цвет, лениво покопался на полочке, лениво достал с неё, сверившись с какой-то бумагой, стеклянную трубочку, с тремя цветными полосками на ней, лениво обломал у трубочки запаянные концы, лениво вставил её в этот самый насос, лениво направил конец трубочки на Натку, лениво потянул поршень насоса на себя…

Потом лениво взглянул на вставленную в насос трубочку…

Замер, как пораженный громом.

Отпрыгнул от Натки, прытко метнулся к вешалке, где висела противогазная сумка, выхватил противогазную маску, зажмурился, выдохнул резко, надел маску на себя…

Схватил, чуть не опрокинув на себя шкап, с полки резиновые, до локтей перчатки, и, торопясь, не попадая в раструб пальцами, натянул их…

Достал из шкапа, несколько успокоясь, другую трубочку, вновь проделал с нею прежние манипуляции, и снова оторопело посмотрел…

Сперва на трубочку, потом на Натку…

Потом снова на трубочку, потом снова на Натку…

Потряс головой, будто просыпаясь от кошмарного сна…

Прохрипел едва разборчиво:

— Раздевайтесь, живо, живо!

Потом протянул странникам зашитые в марлю ватные тампоны, и выставил на стол стеклянную банку, с притертой пробкой:

— Раздевайтесь, бросайте одежду на пол, а сами обтирайтесь… Хотя, это уже бесполезно, но… Обтирайтесь же!

Бекренев взял в руки банку, открыл её. В нос шибануло аммиаком… Хм, Эн-Аш-три? водно-спиртовый раствор? для дегидрохлорирования иприта и алкоголиза люизита? Ну, а мы-то тут причём? Или они так здесь на воду дуют, потому как на молоке обожглись? Ладно, не будем нарушать местные национальные обряды…

Раздевшись до белья (Наташе была галантно предоставлена белая больничная ширмочка) Валерий Иванович с интересом наблюдал, аккуратно, по докторской привычке, протирая лицо, руки и прочие открытые части тела воняющим мочой тампоном, как активно, увлеченно так играющий в войнушку, и, похоже, уже даже малость в неё заигравшийся, санитар (или кто он там? фельдшер?), подхватывает специальными щипцами их верхнюю одежду и уносит, как он пояснил, для обработки паром. Ну, это уже хорошо! Потому как что-то наш Филя чешется постоянно, нет ли на нем, извините, pediculus humanus?

Впрочем, использованные тампоны местный Эскулап тоже не разрешил бросать куда попало, а принес специальный металлический контейнер. После чего, еще раз обнюхав путников своим загадочным прибором, и убедившись, что теперь они для него безопасны, снял свой противогаз и стал задумчиво смотреть на посетителей… Потом, спохватившись, раздал им градусники, послушал дыхание незваных гостей с помощью забавного фонендоскопа, посветил им в глаза металлическим зеркальцем на держателе, заглянул, оттянув деревянным шпателем язык, на верхние дыхательные пути… И снова тяжело задумался. Потом схватился за голову, глухо простонал…

Потом снова раздал им, сердито встряхнув, по градуснику, велев не вынимать, покуда он не скажет. При этом с надеждой интересовался: а не тошнит ли? Не кружится ли голова? Не першит ли в горле?

Отрицательные ответы ввели служителя бога Асклепия в черную меланхолию.

Валерий Иванович с иронией смотрел на него…

Он-то прекрасно знал, что такое боевые газы! Хлебнул, знаете, на Великой войне хлоринчику… Хлорин, штука скверная. Концентрация тысяча частей на миллион означает верную смерть. Газ разрушает бронхи и легочные альвеолы, человек перестает усваивать кислород, а потом буквально захлебывается слизистой жидкостью, которую вырабатывают несчастные легкие… Ему не раз доводилось видеть жертв химической атаки. С посиневшими до черноты лицами, широко раскинутыми одеревеневшими руками, выпученными, залитыми кровью глазами, красноречиво свидетельствующими, в каких ужасных муках умирал человек… Или вот фосген! Дело своё знает хорошо. В Марфо-Мариинском госпитале один бедняга, лежавший рядом с Бекреневым, буквально один-единственный раз вдохнувший фосгена, извергал из своих легких каждый час по два литра жёлтой, густой, пенистой жидкости, в течении целых двух месяцев, пока наконец милостью Божьей не скончался, захлебнувшись в собственной мокроте… А иприт? Который мгновенно вызывает на теле ожоги, волдыри, язвы, вытравливает глаза, выжигает слизистые оболочки, поражает гениталии и проникает в самые кости…

Конечно, Наташа с её выпиравшими, как стиральная доска, ребрами или явно недокормленный дефективный подросток, а ровно изработанный, словно ломовая лошадь, Филя могли бы выглядеть и более здоровей, но умирающими они, тьфу-тьфу, на его профессиональный докторский взгляд, вовсе не казались. На месяц бы их в хорошую крымскую санаторию, морским бризом подышать, кумыс попить… Или ещё вот, виноградолечение, купно с пятиразовым диэтическим питанием! Тоже показано. Вот вам будет и необходимый привес.

Про стеснительно же прикрывающего свой немалый срамной уд отца Савву вообще можно было бы смело сказать, что ему, наоборот, сбросить килограммчиков этак пять-шесть совсем не помешало бы, в рассуждении грядущей апоплексии.

— Послушайте, коллега…, — осторожно начал было Валерий Иванович. — Я, конечно, вас хорошо понимаю… инструкции там, учения, но… всему есть мера, знаете…

В этом миг распашные ворота с грохотом ударились о стены. В приемное отделение бегом ворвались двое колхозников, тащивших зеленые носилки… На которых, жутко хрипя…

Корчился даже не человек… А к несчастью, пока ещё живое олицетворение страдания и нестерпимой боли.

На его искаженной поистине дьявольской гримасой лице таращились не глаза — а белесые, как сваренные в крутую яйца, бельма. В легких хрипло клокотала черная кровь, которая стекала из его распахнутого в немом крике рта… В сожженных до черноты уголках которого кипела отдающая жгуче-горьким смрадом пена… Довершал картину высунувшийся, как у повешенного, изъязвленный черный язык.

Вскочивший санитар кинулся было к пострадавшему, выхватив из сверкающего круглого металлического стерлизатора уже заправленный шприц, потом, присмотревшись, безнадежно махнул рукой, и пошел куда-то вглубь дома… За ним сопящие от натуги крестьяне неспешно понесли пострадавшего…

Дефективный подросток Маслаченко, воровским образом перегнувшись, схватил со стола какую-то конторскую книгу и что-то худеньким грязноватым пальцем показал Бекреневу.