Оторопело смотрящий на него Сванидзе только утвердительно кивнул головой.

— Вот, я так и думал… Интересно, на что же вы рассчитывали? Ну, ликвидировали вы своих же… Так ведь других пришлют! Будут вас гонять, как лисицу, пока не затравят… Ну, а кроме того, и мы ведь здесь есть?

— Вы… вы еще живы?! — не верил своим глазам Сванидзе.

— Что? — удивленно переспросил Бекренев. — А, это… Живы? Пока еще нет, как говорится в одном антисемитском анекдоте. Мы вас, любезнейший, теперь и за гробом достанем. Да-с. Что лично меня-с не может не радовать.

— Не подходи!! Не подходи ко мне, мертвяк ходячий, упыреныш! — завизжал, как резаный, Сванидзе, увидев, что к нему двинулся с вполне просчитываемыми намерениями дефективный, поигрывающий своей финкой, подросток.

— Это кто ещё тут будет настоящий-то упырь? Это ещё надо разобраться! — ужасно обиделся на это высказывание дефективный подросток Маслаченко. — Тетя Наташа, а он на меня обзывается, нехороший человек. Можно, я его немножечко ножиком ткну?

Но Сванидзе уже рвал с своей шеи висящий на шелковом шнурке гайтан, и разламывал пополам шестиконечную, жёлтого металла, звезду, зловеще шепча:

— Per Adonai Eloim, Adonai Iechova, Adonai Sabaoth, Metraton On Agla Adonai Mathon, verbum pythonicum, misterium Salamandrae, conventus sylphorum, antra gnomorum, daemonia Coeli Gad,Almousin Gibor, Ichoua, Evam, Zariatnatmik, veni, veni, ven…

И, не успел он еще договорить, как на полу возник черно-багровый контур перевернутой пятиконечной звезды, откуда вдруг потянуло такой нечеловеческой, ледяной злобой…

… что бестрепетно шагнувший к провалу в иное измерение о. Савва даже малость поморщился. Потом он наклонился над возникающей над полом, набухающей вверх, как черная капля абсолютного зла кудлатой, немыслимо отвратительной головой беса… И…

И ловко, с оттяжкой, от всей души врезал ему крепкого бурсацкого щелбана! Испуганный демон ойкнул, злобно взвыл и немедленно расточился, оставив после себя в воздухе зловонный нечистый дух.

— Эхе-хе-хе…, — с печальной улыбкой констатировал о. Савва. — Этакой сугубой ерундой Русского батюшку пугать задумали? Да мне после моей матушки Ненилы ничто же не…

И только грустно махнул рукой, затосковав о своей оставленной навсегда, единственной в жизни земной любви.

Потом, оправившись, гордо тряхнул своей львиной седой гривой, произнес торжественно:

— Где, смерть, твое жало? Где, ад, твоя победа? И никто пусть не плачет о своих прегрешениях, ибо прощение всем из гроба просияло! И никто пусть не страшится смерти!

Потом помолчал, посмотрел на бледнеющего, сползающего по стенке Сванидзе, и добавил:

— Ну, или почти никто…

В кабинете, чьи стены были отделаны мореным темным дубом, а на стене над двухтумбовым письменным столом висела черно-белая фотография Ильича, читающего газету «Правда», было тихо… В гнетущей тишине был слышан только мерный звук напольных часов, чей круглый бронзовый маятник неторопливо отсчитывал утекающие мгновения за узорчатым стеклом футляра… Из-за занавешанных кремовыми шторами высокого окна донесся державный перезвон кремлевских курантов.

Человек в сером полувоенном кителе, в мягких кавказских сапогах, с давно погасшей трубкой в руке, неторопливо прохаживался за спиной разнообразно одетых людей, напряженно сидевших за длинным столом для заседаний.

Человек остановился, задумчиво пососал трубку, перетек к столу, сердито выколотил её о хрустальную пепельницу.

Потом поднял на участников совещания свои карие глаза:

— Следует констатировать, товарищи, что товарищ Ежов, видимо, несколько утратил контроль за положением дел в своем непростом ведомствэ, да. А правильно ли это? Нет, не правильно. Учитывая тот круг задач, которые решают наши правоохранительные органы, они сами прежде всего обязаны безукоризненно соблюдать советские законы. А что получается на деле? Кое-кто, подобно пробравшемуся на высокую должность врагу народа Бокию, докатился до того, что проводил преступные эксперименты на наших, советских людях!

Человек так крепко сжал трубку в своём кулаке, что её чубук тихо хрустнул… От этого тихого звука сидящие за столом вздрогнули, как от выстрела.

Человек помолчал, справляясь с приступом гнева, тихо продолжил:

— Мы тут с товарищами посоветовались, и решили, что товарища Ежова целесообразно будет переместить на другую работу, например, Наркомом Водного транспорта…

Лобастый карлик с маршальскими золотыми звездами на крапчатых петлицах от этих слов побледнел, как мел.

— Товарищ Чкалов!

Вскочивший из-за стола высокий светловолосый красавец в темно-синем кителе, перетянутый кожаным ремнем, с орденом Ленина на груди, вытянулся в струнку…

— Есть мнение назначит вас Наркомом Внутренних Дел… Как, справитесь?

— Конечно, нет! — уверенно, ни капельки не тушуясь, ответил летчик. — Я никогда не был на такой работе!

— Я до Октября тоже никогда не был Наркомом национальностей, и ничего, как-то справлялся… А чтобы вам было полегче, мы вам назначим хорошего заместителя…

Сидевший рядом с Чкаловым человек в пенсне, похожий на главного инженера крупного завода, что-то сердито по грузински пробурчал себе под нос.

— А что вы себе думаете, Лаврентий Павлович, будто мы вас из Тбилиси выдернули, чтобы главным архитектором Москвы назначить? Напрасно вы так думали. Что? Хотите быть заместителем у самого товарища Чкалова?

— Если его назначат в Наркомхоз, тогда да, конечно хочу…, — честно признался человек в пенсне.

— Что ты будешь делать?! Никто не хочет идти в Наркомвнудел. А что, разве товарищ Сталин хочет быть руководителем? Товарищ Сталин, может, стихи хочет писать и мирно заниматься себе вопросами языкознания. Однако, сейчас ещё не время писать стихи… Так что, товарищи, или давайте смелей впрягайтесь в гуж, или партбилеты кладите на стол! Ну вот, я так и думал, что вы согласитесь в конце-концов…

… Когда участники совещания уже покидали кабинет (в «предбаннике» которого товарища Ежова уже ожидали двое крепких сержантов госбезопасности), хозяин кабинета чуть коснулся рукой плеча человека в интеллигентном, трогательном, как у чеховского врача, пенсне:

— Погоди, Лаврентий… У меня к тебе есть еще один вопрос…

— Слушаю Вас, товарищ Сталин. — мгновенно напрягся собеседник.

— Это хорошо, что ты меня слушаешь… Ты ведь там, в этом змеином гнезде, был?

— Сразу же! Как только пришла радиограмма в Госконтроль.

— И как там…

— Всё так и было. Ни единого слова преувеличения.

Сталин помолчал, думая о чем-то своём… Потом спросил, с непонятной яростью:

— Я тебя, Лаврентий, прошу… Очень прошу. По — партийному! Сделай так, чтобы никто не ушел безнаказанным! Чтобы их до седьмого колена…

— Конечно, сделаем. — пожал плечами Лаврентий. Мол, что за вопрос? Если только до седьмого, так пусть хотя бы до седьмого… Он всегда старался выполнять просьбы своего учителя и старшего друга не то что дословно, а добуквенно. Сам-то он хотел до двенадцатого колена вычистить. — Там сейчас товарищ Мехлис очень активно работает. Ну, и я его заодно проконтролирую, а то он там устроит не то что второй кишиневский погром, а чисто уманскую резню! Увлекается малость товарищ, сердце у него от увиденного зашлось…

— А скажи, Лаврентий… Те товарищи, которые это всё вскрыли… Где они?

— Исчезли, товарищ Сталин… бесследно… как будто бы их никогда и не бывало…

Сияющий серебром дирижабль «СССР В-6», погибший со всем экипажем в том последнем полете, когда он спешил на помощь героическим челюскинцам, неторопливо плыл в глубоком синем небе, среди ослепительных белых облаков…

В кабине корабля стояла счастливо улыбающаяся Натка, крепко сжимающая горячую ладонь Бекренева (молодого, веселого, в студенческой тужурке), рядом о. Савва в своем старом уютном подряснике что-то рассказывал внимательно слушающим его подростку Лёше и девочке с тонкими косичками…