- Вы же знаете, что у Дмитрия Петровича очень слабое сердце, - насупила тонкие нарисованные брови женщина, попутно распуская выкрашенные в каштановый цвет волосы.
- Я беру всю ответственность на себя, - на одном дыхании выпалила говорящая.
- Хорошо, - быстро согласилась женщина, - Только, Олеся Юрьевна, помните, в каком заведении вы работаете.
- Сложно забыть, - буркнула девушка, захлопнув дверь кабинета за своей спиной.
В конце коридора была небольшая комнатушка, отданная под склад. Именно там Олеся и нашла одну из ненужных инвалидных колясок. Возможно, ей так никто и не пользовался, а может, ее бывшему хозяину она теперь без надобности. Часто бывает так, что человека давно нет, а вещи все еще принадлежат ему.
- Дмитрий Петрович, я сдержала своё обещание, - радостно известила пациента девушка, распахнув дверь. Старичок уже сидел на постели, свесив босые ступни вниз. Полы больничного халата заканчивались чуть выше икр.
- Как вы встали сами? – охнула говорящая, - Вам же нельзя самому подниматься!
- Я не позволю такой хрупкой барышне, таскать меня на себе, как мешок с навозом, - улыбнулся он беззубым ртом, - У меня ведь тоже сохранилось достоинство.
- Тогда я вам просто помогу перебраться сюда, - завезла коляску в палату Олеся.
- Я верил, что у вас всё получиться, - проговорил дед, перебираясь в коляску с помощью сиделки.
- Надеюсь, вам понравиться предстоящая прогулка, - с надеждой предположила говорящая.
Мужчина не ответил, а лишь по-старчески крякнул и рукой легко подтолкнул одно из колес инвалидного кресла. Девушка моментально вцепилась в ручки и вывезла своего подопечного из уже опостылевшей палаты. Да, здесь уютно. Да, обстановка почти домашняя, если не учитывать капельницу в самом углу. Но сама атмосфера – больничная. Даже запах. Так пахнет почти во всех больницах. Хлоркой, спиртом, страхом и чем-то еще. Чем-то, чему невозможно подобрать название. Предположим – безысходностью.
Сколько он уже в ней находится безвылазно? Неделю? Месяц? Год? Эта тема была под запретом. И волонтер ни в коем случае не имел прав затронуть ее самостоятельно. Многие пациенты сами рассказывали, почему попали сюда. Те, кто превратился в брюзгу и сплетника. А значит, с Дмитрием Петровичем не надо заводить эту тему. Не стоит бредить старые раны больного человека. Почему же тебя не навещают родственники, старик?
Они миновали почти весь коридор и подъехали к лестнице, ведущей вверх. Чуть левее был покатый подъем. Если бы не он, то вся затея Олеси – провалилась. Но им везло.
Еще немного и они уже на четвертом этаже. Глаза деда, со временем и возрастом, потерявшие свой природный цвет – искрятся счастьем. Теперь Нильская понимала, почему заведующая предупреждала ее о больном сердце пациента. Он уже переживал и радовался. С каждым шагом сиделки, с каждым скрипом не смазанного старого колеса инвалидного кресла – старческое сердце стучало все сильнее, напоминая телу, что когда-то все они были молодыми и полными жизни. А ведь они еще не добрались до «стеклянной комнаты».
- Осталось совсем чуть-чуть, - пообещала девушка, легонько сжав плечо пациента.
Он не ответил. Думая о чем-то отнюдь не радужном, Нильская сделала еще два шага и сама замерла от открывшейся картины. Вся западная стена холла была стеклянной. Переборов ступор, она подвезла Дмитрия Петровича к центру огромного окна и остановила коляску лишь когда, колени старика прикоснулись к холодному стеклу.
Немигающим взглядом он отправился путешествовать по раскинувшемуся внизу парку. Под его мысленными ногами шуршали опавшие листья. Его руки прикасались к твердой и шероховатой поверхности стволов яблонь. Поддавшись неведомому желанию, старик выпрямился в кресле и приложил ладони к окну. Серое небо открыло свою пасть, выпуская солнце. Всего на мгновение его еще теплые, но такие далекие лучи, залили округу, отбились зайчиками на лужах. Казалось, Дмитрий Петрович - не дышит. Но он дышал. Тихо. Стараясь не спугнуть открывшуюся красоту, как давно выцветший, но до боли приятный сон. Он дышал. Дышал не воздухом, а воспоминаниями. Когда он в последний раз видел обычную природу? Как давно он был на улице? Наверное, даже сам пациент сейчас не вспомнит точно. Но его взгляд.… Так смотрит ребенок на новую игрушку, девушка на любимого парня, мать на сына, мастер на свою работу. Взгляд полный обожания и нескрываемого восторга.
- Олеся, скажите, была ли у вас сама страшная осень в жизни?
- Таких осеней было несколько, - вздрогнула девушка, вспомнив детство, - Но страшнее их была недавняя весна.
- Наверное, нетактично будет, такому старику как я, расспрашивать про вашу жизнь. Поэтому позвольте рассказать историю, которую не знает почти никто, - больной по-прежнему наблюдал за танцем опадающих листьев. Они кружились и приземлялись в лужи, продолжая свое хаотическое движение.
- С удовольствием послушаю, - отозвалась говорящая, совершенно не подозревая, какую тему затронет ее подопечный.
- Это был тысяча девятьсот сорок третий год. Я был на тот момент семилетним мальчишкой, который мало что понимал. Но понятие «страх» вошло в мою жизнь очень рано. Война застала нас врасплох, как и всех остальных жителей СССР. Мой отец был офицером. Сильный духом и волей, он повел за собой жителей деревни на фронт. Он отважно защищал Родину, но однажды она предала его. Отца взяли в плен фашисты. Но командиры дали приказ отступать войскам, когда его еще можно было спасти, - Дмитрий Петрович впился пальцами в гладкое стекло, будто старался проломить хрупкую на вид поверхность, - Но вернемся на несколько месяцев до этого. Про отца я узнал совсем недавно. Я думаю, вы знаете, что семьи офицеров отправляли из города в город. Выделялись огромные поезда. Нас погружали в вагоны как скотину. Бесполезную и никому не нужную. Мы могли ночевать в этих железных коробках. Ехать из города в город месяцами. Вагоны могли отцепить от одного поезда и отправить совершенно в другом направлении. Так мы с мамой и старшей сестрой, ее звали Верой, колесили по стране три месяца. Самую страшную осень я не забуду никогда. Это было семнадцатое ноября, ветер залезал когтистой лапой под фуфайку и доводил до дрожи. Тучи плыли низко, но дождя уже не было неделю. Вера мучилась в горячке. Неделю назад промокла под ливнем. Ее то бил озноб, то жгло температурой. Мама не отходила от нее ни на шаг, промакивая лицо тряпкой. Она попросила пить…, - старик затих, будто собирал мысли в кучу и пытался вспомнить что-то ускользающее, но очень важное.
Олеся ободряюще погладила пациента по плечу, и он продолжил.
- Сестрёнка очень хотела пить. И мама ушла. На час! Не больше! Она велела не отходить мне от Верочки, и я послушно просидел рядом с ней все время. Поезд тронулся! Понимаете! Без нее! Мы должны были приехать в Новосибирск, но наш вагон перецепили и отправили в Воронеж. Больше я ее не видел. Возможно, мама нас искала, но не нашла. Спустя столько лет мы поменяли с ней десятки городов. Нигде толком не задерживались.
Вера выздоровела спустя несколько недель, хорошо, что с нами ехали мамины знакомые. Они помогали нам во всем. В том числе и в поисках мамы. Но безрезультатно. Сестра умерла три года назад именно в этой больнице. Мы попали сюда вместе. Только с разными заболеваниями. Знаете, Олеся, что самое смешное в ситуации, которая сейчас происходит?
- Нет. Что?
- Это ее инвалидное кресло, - грустно проговорил старик, проведя пальцами по выцарапанному на коричневом подлокотнике имени «Дима», - Она безумно любила меня. И я не бросил ее, когда узнал, что у Верочки туберкулез костей. Она отказалась от лечения. И мы выбрали эту больницу. Она почти никогда не ходила, это причиняло ей боль. А я, как и пообещал маме, много лет назад, не отходил от больной сестры. А она очень любила осень. Любила, когда мне удавалось вывозить ее на улицу. Да, тогда я еще мог сам ходить. Моим же ножиком она и выцарапала тут мое имя. Смерть близкой души подкосила меня, теперь вы и видите меня таким. Жалким и беспомощным стариком. А потом я узнал, что давно болен. Не хочу обременять вас своим диагнозом. Но жить мне осталось не долго. Поэтому я рад, что познакомился с вами Олеся, - мужчина пожал говорящей руку, которая все еще лежала на плече подопечного.
