. . . . . . . . . . . . . . . . .
"Это было страшное место. Факел тускло освещал обширную пещеру, наполненную синеватым туманом подземных испарений и дыма. Какой-то смутный шум и грохот доносился из глубины, порою, казалось, слышались удары молотов и свист мехов, раздувающих пламя подземного горна. Это было страшное место, достойное того демона, который овладел моей душою. По темным массам камней, свисающих со сводов, стекала вода, просачивающаяся из недоступных недр земли, и падала вниз тяжелыми, крупными каплями. Местами эти капли застывали на сводах в острые хрустальные иглы, сверкавшие зловещим блеском при красноватом свете факела. На полу пещеры капли собирались в каменистое ложе и черным ручьем изливались в неведомые глубины подземных пространств. Этот ручей был целью моего подземного странствования. Вода его имеет страшное свойство окаменять все живущее, будь то животное или растение. Зеленая ветка дерева, цветок благоухающего растения, погруженные в эти густые, черные волны, мгновенно каменели. Они сохраняли все краски, но благоухание и жизнь исчезали и рука уже ощущала в них холод камня и смерти. Щенки и козлята, которых я обливал водой из этого источника, мгновенно замирали и превращались в изваяния, сохранившие все черты и краски жизни, кроме самой жизни. Сначала я думал, что они умирали, что жизнь оставляла их, но потом, когда великое божество помогло мне сделать мое бессмертное открытие, я узнал, что жизнь в них только замирала, что дух жизни скрывался в них, как сладкое зерно в скорлупе кокоса. Десятки лет оставались они в своем окаменевшем состоянии, составляя украшение моей рабочей кельи, но едва я касался их своим чудесным эликсиром, как дыхание жизни возвращалось к ним, они снова бегали, лаяли, блеяли и просили пищи. Чтобы тщательнее проверить свое открытие, я приносил сюда детей и погружал их в темные волны ручья. Дни, месяцы, долгие годы малютки оставались в окаменелом состоянии, не подвластные закону постоянных изменений, в последовательной смене которого состоит жизнь всего живущего на земле. Их братья, рожденные после них, достигли преклонного возраста, дожидались внуков и правнуков, а они оставались все теми же младенцами, какими я безжалостно оторвал их от груди любящих матерей, чтобы принести в жертву суровому опыту, сулившему впереди бессмертие. Но дыхание жизни не покидало их. Все органы, составляющие его вместилище, оставались целы и нетронуты и оно только дремало, заключенное в своей недвижной коре, терпеливо ожидая поры и пробуждения. И я пробуждал это дыхание жизни: окаменевшие тела оживали и дети вырастали, становясь постепенно юношами, взрослыми мужами и стариками и пользовались всеми благами жизни, долгое время спустя после того, как внуки и правнуки их родных братьев исчезли с лица земли.
Но тогда я не знал еще, что дыхание жизни сохраняется в окаменевшем теле и что его можно оживить: демон, привлекший меня в это мрачное место, нашептывал мне убийство…"
. . . . . . . . . . . . . . . . .
"Три дня и три ночи, простертый на полу храма, провел я в отчаянии, призывая смерть. С того мгновения, когда во мраке моей озлобленной души проснувшаяся совесть осветила весь ужас моего преступления, я не мог уже думать ни о чем другом. Я уже не считал себя первосвященником, я растоптал свой венок из остролистника и разломал жезл, — я даже вычеркнул себя из числа живых… Я не хотел поднять на себя ножа самоубийцы, я был уверен, что Дивадара, получив страшную весть, немедленно примчится в Арию и предаст меня мучительной казни, на страх всем грядущим поколениям. Я нетерпеливо ждал этой казни, даже более, — я с наслаждением мечтал о тех мучениях, которые меня ожидают. С каким-то особенным сладострастием я рисовал перед собою картину, когда в присутствии бесчисленной толпы народа холодный топор палача будет погружаться в мое трепещущее тело и отсекать от него один за другим его окровавленные члены! Я переживал мысленно все ощущения, которые придется мне перенести, и желал одного, чтобы казнь была лютее, мучительнее, беспощаднее.
Четвертый день подходил к концу, когда до слуха моего достигли рыдания и вопли народа. Я призвал одного из жрецов и спросил о причине.
— Отец жрецов, — отвечал он, — воротилось войско. Оно истребило черных людей, но принесло с собой на щитах труп Дивадары. Дивадара умер от страшной болезни, истребившей половину войска…"
. . . . . . . . . . . . . . . . .
"Все великое и прекрасное, что существует в мире, для меня слилось в одной Ариасвати. Ее чудный образ казался мне воплощением самого божества. Я создал о ней легенду, я сделал ее предметом религии народа, и она стала богиней Ариастана. Лучшие из художников, воспитанные под моим покровительством, украсили стены храма и пьедесталы колонн ее изображениями. Повсюду глаза молящегося народа видели ее статуи и барельефы, в которых резец художника воплотил всю ее короткую, но прекрасную жизнь. Поэты слагали в честь ее гимны и пели в храмах, на улицах и площадях. Ариасвати сделалась заступницей и покровительницей Ариастана. Несчастные молили ее о пощаде и возлагали на нее все свои надежды, счастливые благодарили ее за ниспосланные им радости жизни…"
. . . . . . . . . . . . . . . . .
"От этого открытия я перешел к другому. Если возможно возобновлять истощенные силы, возбуждать и продолжать угасающую жизнь, известными мне травами, плодами и внутренними частями животных, то наверно есть такие вещества, которые способны пробудить угасшее дыхание жизни, воротить к жизни то, что имеет все признаки смерти, как те окаменевшие животные, которых я погружал в воду подземного ручья. Я стал искать эти вещества и нашел такие, которые убивают различные болезни, и такие, которые изощряют ум и память, возбуждают дар к поэзии и музыке. Я нашел орех одного растения, мгновенно восстанавливающий силы, истощенные усталостью, голодом и жаждой. Я продолжал свои поиски, надеясь сделать со временем открытие, которое поможет мне уничтожить зло, содеянное моим преступлением. Я твердо верил, что это возможно, что не даром судьба послала мне средство, с помощью которого я мог продолжить свою жизнь на целые столетия. Я думал: что невозможно сделать на пространстве короткой человеческой жизни, то будет вполне возможно, когда эта жизнь сделается в десять, во сто крат длиннее.
Каждое поколение людское с таким трудом усваивает знания, приобретенные предшествующими поколениями, и сделанные ими открытия, что для приобретения новых знаний, для его собственных открытий остается уже слишком мало времени. Едва человек усваивает себе азбуку, при помощи которой он мог бы читать в окружающих его явлениях таинственную книгу природы, как смерть закрывает навсегда его очи, только что начинавшие прозревать, и его преемникам приходится начинать все снова. Я был поставлен в иные условия. К приобретенным однажды знаниям я мог постепенно, с каждым новым поколением, с каждым веком, прибавлять все новые знания и открытия. Люди по справедливости могли называть меня мудрейшим из всех когда-либо живших на земле, но кроме того они называли меня еще Амрити, т. е. бессмертным. Это имя сделалось моим настоящим именем, а старое имя забылось… Наконец я нашел это средство…"
. . . . . . . . . . . . . . . . .
"Но к чему послужили все мои знания, к чему мне бессмертие, когда мир разрушается с каждым днем? От великой страны, раскинувшейся между пустынями черных толстогубых людей, и степями, заселенными узкоглазыми желтолицыми людьми, от страны, в которой полуденное солнце не дает тени, а на юге — вечные льды по полугоду не видят солнечного света, — от этой страны остались одни жалкие обломки. Земля трясется под ногами, горы извергают огонь и реки жидкого пламени пожирают все попадающееся им на пути, море заливает прибрежные страны и поглощает безвозвратно города и селения. Плодородная Орана и Жита, житницы государства, поглощены землей, и теперь на месте их волнуется бурное море. Половина горной области, еще не истребленной подземным огнем, обрушилась в море, волны плещут теперь над вершинами высоких гор. Разрушение и смерть царствуют над миром. Жизнь человеческая потеряла всякую цену. Страх грядущего неизвестного, быть может, мучительного конца побуждает людей торопить минуту смерти. Веревка, яд, железо ежедневно приносят многочисленные добровольные жертвы мрачному богу уничтожения, воцарившемуся над землею. Целыми толпами обезумевшие люди бросаются с высокого берега в море или кидаются в разверзшиеся пропасти, бледные, с блуждающими глазами, они нарочно взбираются на высокие скалы, на крыши домов и храмов, на зубцы стен и башен, чтобы низвергнуться оттуда на острые камни и разбиться в прах. Часто новобрачные, только что принесшие обеты ненарушимой верности в храме восходящего солнца, молодые и прекрасные, в венках из роз и гиацинтов, не успевших просохнуть от утренней росы, рука с рукою бросаются в волны священного озера и на дне его находят свое брачное ложе. Горе, горе всему живущему на земле!..
