Великий Бог, тройственный и единый, Бог начала, продолжения и конца, Бог создания, сохранения и разрушения! Как слабое смертное существо, я не раз, увлекаемый страстью, нарушал твои вечные законы и частица твоего дыхания, заключенная в моей груди, горько упрекала меня за такое осквернение храма, в котором она заключена. Но ты милосерд… Когда, обуреваемый сомнениями и упреками твоего дыхания, я лежал на полу храма перед священным твоим изображением долгие ночи, ты внушил мне, что я, мнивший, будто имею свободную волю и поступаю по собственному желанию, в сущности всегда и во всех поступках подчинялся закону роковой необходимости, непреложно господствующему над миром, и когда мне казалось, что я делал что-либо по своему хотению, на самом деле я исполнял только те предначертания, которые были вложены в меня при самом рождении высшей волею, правящей вселенной. Я унаследовал эти предначертания от бесконечного ряда моих предков в виде способностей и характера, в виде наклонности к добру или злу, словом — в виде известного склада ума и качества души, которые заранее определяют всю последующую судьбу человека, все его поступки и действия, все его пороки и добродетели. И я понял тогда, что я не мог стать на дороге существа, которое выше меня, не мог управлять его судьбой по собственному усмотрению, ибо все грядущее этого существа было заранее определено высшей волей, на основании закона роковой необходимости, в котором никакая случайность не может изменить ни одной йоты. Но можем ли мы, слабые смертные, распознавать намерения высшей воли хотя затем, чтобы согласовать с ними свои поступки? По счастью, высшая воля дала нам эту возможность, как по виду вечернего неба узнают, каков будет завтрашний день, как причина обусловливает следствия, так по прошедшему и настоящему возможно предузнавать грядущее. Рассматривая проявления высшей воли в прошедшем и настоящем, мы можем разгадать ее намерения в будущем. Таким образом, погружаясь в глубину веков, я вижу, что все слабое, уродливое, негодное вымирает, что сильное, красивое, даровитое повсюду берет верх и, если умирает в свой черед, то только затем, чтобы уступить место еще лучшему, прекраснейшему, даровитейшему. В этом состоит закон мировой справедливости"…
. . . . . . . . . . . . . . . . .
"Я вижу, что мир постепенно развивается, совершенствуется, и понимаю, что в этом состоят предначертания высшей воли. Поэтому Ариасвати, как воплощение всего прекрасного и высокого на земле, не может погибнуть, не может обратиться в небытие, ибо это было бы противно высшей справедливости, следовательно, противно намерениям высшей воли. Я слишком долго жил, чтобы не понимать этого. Я родился в тот год, когда хвостатая звезда потрясла основания земли, когда вся утроба земная всколебалась от ужаса и на следующий день солнце взошло на западе и на востоке закатилось. Такие перевороты случались и прежде. Подобный случай был в царствование древнего Прадаксы — не того, о котором я буду говорить, а 15000 лет назад, как сказано об этом в летописях нашего храма. Мозг мой был способен воспринять все знания человечества, накопившиеся в течение длинного ряда веков, и приобрести еще новые, которые ставят меня высоко над всеми окружающими меня людьми. Но душа моя была мутна, обуреваема низменными страстями, искра божества, составляющая ее сущность, едва тлела в ней под толстым слоем тела, и только теперь долгие годы страданий и тяжелого одиночества помогли ей разгореться в светлое пламя, при помощи которого я ясно вижу свои заблуждения и оплакиваю роковые ошибки, которые сделали меня недостойным той, которую я любил более жизни. Я сознаю, что я должен умереть, хотя в моей власти тянуть эту постылую жизнь до бесконечности. Я должен умереть, смертный холод могилы будет для меня искуплением и, быть может, возродясь через тысячи веков к новой жизни, я еще найду ее и буду тогда ее достоин…
. . . . . . . . . . . . . . . . .
"Таким образом, возрастая и укрепляясь, Ариасвати сделалась любимицей всего народа. Красота ее развивалась с каждым днем. Как пышная роза, цвела она и наполняла весь мир благоуханием своей чистоты и непорочности. Чудесной силою взгляда она смиряла надменные сердца, отгоняла злые помыслы, возвышала огрубевшие души. Жестокие воины, привыкшие проливать человеческую кровь, у ног ее складывали окровавленное оружие и по мановению ее бровей готовы были променять его на посох смиренного пастуха, мирно пасшего свои стада. Воинственные обитатели пустыни возмутились против царя Прадаксы за то, что он не позволил им напасть на низкорослых Ведов и завладеть их плодородной страною, — но достаточно было одного взгляда божественной девы, чтобы они раскаялись и покорно воротились в пустыню пасти своих верблюдов, коз и лошадей. Самые звери покорялись ее взгляду: свирепые тигры ползли к ее ногам и смиренно пресмыкались во прахе. Но когда взгляд этих глаз загорался гневом, в них была смерть. Горе тому, на кого падал этот взгляд! Никакая сила не могла спасти несчастного: он умирал, как пораженный небесным громом"…
. . . . . . . . . . . . . . . . .
"Я думал о ней дни и ночи. В храме, во время молитвы, и ночью, при свете лампады, над письменами древнего мудреца, я видел только ее небесный образ, слышал ее чудный голос, ощущал аромат ее волос и одежды. Я ни о чем не мог думать, ничего не понимал и весь мир для меня сосредоточивался в одной Ариасвати. Но она смотрела на меня только, как на своего старого учителя: она уважала меня, но чувство любви было далеко от нее. Я был уже стар. Когда я сделал свое бессмертное открытие, морщины, спутники тяжелых умственных трудов и ночных бдений, уже избороздили чело мое, волосы поредели на голове и черные кудри подернулись серебром седины. Мое открытие могло остановить смерть, но не в силах было воротить мою утраченную молодость. Я был слишком стар для нее. К несчастью, требования сердца, которым я не давал воли прежде, поглощенный своими трудами, проснулись теперь с удвоенной силой. Они терзали меня днем и ночью, как коршун терзает окровавленный, еще трепещущий труп. Кто не испытал поздней, безвременной любви, тот не поймет моих мучений! Я понимал, что, как мужчина, я для нее не существую, и это еще сильнее разжигало мою страсть. Я следил за ней повсюду. Но я сохранил еще настолько в себе ума (может быть, это была привычка к жреческому лицемерию), что скрывая свою любовь, я не хотел казаться смешным. Поэтому я следовал за ней тайно, надев, чужие волосы и переодевшись в платье земледельца или воина. Часто, закутавшись в темный плащ, я стоял на дороге, по которой она должна была пройти, окруженная поющими девами и юношами, играющими на арфах и флейтах. Я следовал за ней на праздники жниц и пастухов, сопровождал на охоты и прогулки. Я не спускал с нее глаз и чувствовал, как дрожит каждый нерв в моем теле, как бьются вздувшиеся жилы, точно кровь хочет разорвать свои путы и вырваться на волю"…
. . . . . . . . . . . . . . . . .
"Началось нравственное падение. Я стал думать о бесчестных средствах, с помощью которых можно было бы достигнуть удовлетворения моей страсти. Я знал многие травы, сок которых был способен возбуждать страсть и любовь. Приготовить любовный напиток было легко. Несколько ночей я собирал влажные травы и выжимал их в сосуд. Затем прибавив сюда известные мне земли, камни и части некоторых животных, я сварил зелье, способное привести в неистовство тысячи жен. Несколько капель этой жидкости, попавших на тело, было достаточно, чтобы возбудить любовь и желание. Но поруганный закон справедливости жестоко посмеялся надо мною. В тот самый миг, когда я готов был совершить преступление, один из юношей, окружавших Ариасвати, ударил меня по руке: кувшин разбился и жидкость пролилась на престарелую жрицу Земли. Я заметил ее глаза, устремленные на меня с ужасом, но лишь только волшебная жидкость облила ее тело, как в этих глазах загорелась безумная страсть. Убегая, я слышал, как она гналась за мной до самого храма. С тех пор она стала преследовать меня повсюду и никакие переодевания не могли скрыть меня от ее глаз, изощренных страстью. Только внутри храма, охраняемый толпою жрецов и служителей, я чувствовал себя в безопасности"…
