— Наверх пожалуйте, — отвечала вертлявая горничная, гремя накрахмаленными юбками: — вот сюда по лестнице, в третьем этаже.

— А дома он теперь?

— Дома. — Куда им деваться?

В коридоре третьего этажа, оказавшемся несколько посветлее нижнего, Грачев нащупал дверь, над которой на белой стене было выведено черной краской "№ 14". Шаркнув о косяк спичкой, Андрей Иванович с ее помощью, нашел медную позеленевшую дощечку и с трудом разобрал на ней: "D-r. Ликоподиум". Другая спичка помогла ему найти ручку звонка. Андрей Иванович дернул звонок и прислушался: послышался слабый дребезжащий звук, не вызвавший в ответ ни малейшего движения. Он позвонил еще и еще — тот же результат, он с ожесточением задергал ручку звонка, — звук нисколько не усилился и дверь по-прежнему оставалась запертой.

"Что они — спят что-ли?" — подумал Андрей Иванович и сильно потянул за скобу двери. Дверь тотчас распахнулась, — вероятно, разогнулся дверной крючок. В довольно темной прихожей он рассмотрел две двери. Андрей Иванович отворил ближайшую — темно и пусто, он отворил другую — оказалась довольно просторная и светлая комната с тремя большими светлыми окнами. У среднего окна стоял раскрытый ломберный стол с потухшим самоваром, налитым стаканом чаю и початой булкой на тарелке. У крайних окон стояли два одинаковых письменных стола, заваленных бумагами и книгами. За письменным столом налево сидел, согнувшись над микроскопом, широкоплечий худощавый господин со спутанными совершенно белыми волосами и такими же пышными бакенбардами.

Это был доктор Карл Карлович Ликоподиум.

Андрей Иванович подкрался к нему сзади и вдруг сильно потряс за плечо. Доктор в испуге обернулся и уставил на гостя свои бледно-голубые близорукие глаза.

— Ну, чорт с маслом, отчего ты не отпираешься? — крикнул Андрей Иванович.

— Фу, чорт с маслом, Грачев! — обрадовался хозяин, вскакивая со стула. — Откуда ты?

— С луны.

Приятели обнялись и расцеловались.

— Я, брат, у тебя крючок сорвал.

— Не важно. Не ты первый, не ты последний. Срывают.

— Неужели ты не слышишь звонка?

— Да займешься, знаешь, ну и не слышно.

— А разве у вас нет уже вашего личарды[11]?

— В портерной.

— Постоянно?

— Нет, но знаешь…

— А, понимаю: "Когда не требует поэта"… А где Вильгельм?

— Тю-тю, брат… — Доктор свистнул.

— Что такое? — встревожился Грачев.

— За границей.

— Ах, чорт возьми! Это досадно.

— Еще с осени. Все со своей филологией возится. И ведь вот — чорт с маслом! — в кого он у нас уродился? Все Ликоподиумы, сколько мне известно, были медики.

— Никого меньше аптекаря?

— Никого. А Вильгельм — филолог!

— А я, было, к его филологии хотел обратиться.

— Ну, брат, не взыщи.

— Слушай, Карл. Не можешь ли ты мне помочь?

— В чем дело? Садись. Говори.

Доктор сел, оседлал нос пенсне и воззрился на Грачева.

— Фу, чорт с маслом! Где ты так обгорел?

— На острове Опасном. Ведь я же тебе рассказывал?

— Так я тебе и поверил, держи карман! Это мистификация какая-то.

— Пусть будет мистификация. Так слушай…

— Постой. Я еще не завтракал. Давай чай пить.

— Не видал я твоего холодного чаю!

— Митрофан мигом подогреет.

— Где еще возьмешь ты Митрофана? Сам что ли в портерную побежишь?

— Чорт с маслом! Зачем мне бегать, когда у меня есть телеграф?

— Любопытно!

— Поучайся.

Доктор взял со стула крышку со шляпной картонки и поставил ее на среднем окне на ребро, белой стороной наружу.

Грачев расхохотался.

— Ну, брат не даром говорится, что немец обезьяну выдумал.

— Где тут немец? Какой немец? — рассердился доктор, имевший слабость выдавать себя за русского. — Я кровяной русский, не хуже тебя.

— Ну? Какой же ты русский, если кровяной, - подсмеивался Грачев, закуривая сигару и вытягиваясь на кушетке. — Вот, тебя и зовут Карлом… Разве это русское имя?

— А разве ты жид, что тебя Андреем зовут? — закипятился доктор: — Ведь это жидовское имя?

— Фу, чорт с маслом!

— Ну-да, чорт с маслом, — вот тебе еще доказательство: у немцев чорт с маслом, а у русских без масла.

— Повторяешься, брат! Слышал я твою остроту еще, когда ты в первый раз из Пошехонья с толокном приезжал.

Андрей Иванович расхохотался.

— Ах, ты, немчура этакая! Когда же я из Пошехонья с толокном приезжал? Да и опять-таки: Пошехонье Ярославской губернии, а я — Костромской.

— Неважно. В соседях, брат! Толоконник!

Андрей Иванович расхохотался еще сильнее, вероятно, потому, что ему не приходилось хохотать на своем острове и теперь он хотел наверстать потерянное. Глядя на него, доктор сначала кисло улыбался, затем пустил жиденький смех и наконец расхохотался еще сильнее Грачева.

— Ведь, вот ты какой, Андрюшка, — сказал он, присаживаясь на кушетку и тыча приятеля пальцем в бок: — как только приедешь, так меня и раздразнишь.

— Уж больно уморительно ты кипятишься, — продолжал смеяться Андрей Иванович.

В передней послышались торопливые шаги с аккомпанементом громкого сопенья и в комнату, задыхаясь от беготни по лестницам, ворвался Митрофан, личарда братьев Ликоподиум. Завидя Грачева, он любезно осклабился и низко поклонился.

— Что тебя никогда нет? — заворчал насупившись, доктор. — Подогрей самовар… да, вот, сбегал в лавку… Погоди, я дам денег.

Доктор схватился за карман и ушел в соседнюю комнату.

— Здравствуйте, Митрофан Лукич, — сказал Грачев.

— Кузьмич, сударь. Мое почтение-с. Как вас Господь милует?

— Ничего, спасибо. Ты как поживаешь? Все в портерной?

— Помилуйте, сударь, чего я в ней не видал, в этой портерной? Если я захочу себе удовольствие предоставить, так это я завсегда могу и без портерной? Это все Карла Карлыч нажаловались, — прибавил он, понизив голос и осторожно косясь на дверь, за которой скрылся доктор: — Житья мне от них нет, — все брюзжат, все брюзжат-с!

— Разве Вильгельм Карлыч лучше?

— Как можно, сударь! Известно лучше.

— А забыл ты, как он тебя за воротник тряс?

— Это точно, рассердятся, за воротник трясут… Иной раз так вытрясут, что и хмель разом выскочит… А все же барин добрый. Как можно сравнить!

Вошел доктор.

— На, вот, — сказал он, передавая Митрофану беленькую, — возьми портвейну, — знаешь, той самой марки, — да ветчины, да сыру… Масло у нас есть?

— Надо быть.

— Фаршированную утку возьми, да ливерной колбасы, да смотри — живее! — не пропадай.

Митрофан взял самовар и исчез из комнаты.

— Вот, как ты нынче — Лукулловские пиры задаешь! Или практика завелась? — спросил Грачев.

— Ну, какая практика, — наморщился доктор, усаживаясь снова на кушетку, — так себе: старушки две-три богатеньких. Езжу, бром с касторкой прописываю.

— Ну, а с микробами все возишься?

— Еще-бы! Это, брат, настоящее дело.

— Уж и настоящее? Нашел тоже! Коки да микрококи, бациллы да вибрионы…

— Коки да микрококи? Ты, брат, с ними не шути: все дело в них. Теперь, брат, уж никто не сомневается, что все причины болезней в них, что в них же и противоядие надо искать.

— Ну, что же — ищешь?

— Ищу.

— Значит, по пословице: клин клином выбивай?

— Именно. Все замечательнейшие исследователи этого вопроса: Вильгельм Ру, Ван Ресс, Ковалевский, Судакевич, фон-Бюнгнер…

— Фу-ты, батюшкн! Да ты хоть дух переведи.

— Судакевич, фон-Бюнгнер, Подвысоцкий, Попов…

— Карл Ликоподиум, — подсказал Андрей Иванович в тон увлекшемуся приятелю.

— Карл Ликоп… — начал было тот, но, заметив свою ошибку, остановился и расхохотался. — Фу, чорт с маслом, вечно ты, паясничаешь! Ну, коли хочешь, слушай, а нет, так…

— Слушаю, слушаю, — выкладывай, что у тебя там есть.

— Все исследователи пришли к такому выводу, что наука может взять на себя руководство фагоцитарной деятельностью…