После того как семейство Эплби заняло свои места, преподобный Бойбл бодро вспорхнул в центр нефа. Взгляд его выпуклых карих глаз весело пробежал по застывшим в ожидании лицам прихожан, а лицо расплылось в широкой благожелательной улыбке.

— Добро пожаловать, — восторженно провозгласил он неожиданно высоким и тонким голосом. — Добро пожаловать всем. Сегодня совершенно необычный день, ведь это день рождения Иисуса.

Сэм зевнул, широко разинув рот, словно бегемот. Отец Бойбл мгновенно заметил это бесцеремонное действие и радостно захихикал.

— Я смотрю, что некоторые из вас предпочли бы в это знаменательное утро поваляться в постели, или, возможно, вы устали, разворачивая упаковки своих рождественских подарков. Поэтому я благодарю вас за то, что вы все-таки нашли в себе силы прийти. — Сэм замер на месте и постарался избежать румянца на щеках, сосредоточившись на распятии, висевшем над алтарем. — Усилия… гм-м… — задумчиво пробормотал отец Бойбл, потирая большими пальцами рук поверхность своего молитвенника. — Усилия — это добродетельная вещь. Очень легко позволить лености повести нас по пути зла. Не знаю, всем ли вам известна история двух лягушек, попавших в банку с молоком. — Он окинул взглядом лица присутствующих, уставившихся на него в ожидании. — Они застряли там и не могли выбраться. Для более сильной лягушки проще всего было вскочить на спину своей слабой напарницы и допытаться выпрыгнуть. Но более сильная лягушка не выбрала такой, казалось бы, легкий путь. Вместо этого она продолжала энергично работать лапками вместе со своей слабой соседкой. Их усилия были вознаграждены. Они действовали так эффективно и так долго, что молоко превратилось в масло, что позволило им просто выпрыгнуть наружу. Вот что значат усилия, мои добрые друзья. Они приносят нам ту награду, которую мы, благодаря им, заслужили. — По аудитории прошелестел шепот одобрения. — Сегодня день рождения Иисуса, поэтому давайте восславим его первым гимном в нашем списке для службы «Давным-давно, в яслях».

Федерика знала некоторые из гимнов, поскольку ей приходилось петь их в школе в Чили, хотя и на испанском языке. Уже прошла целая вечность с тех пор, как она в последний раз говорила на испанском, грустно подумала она, и попробовала потихоньку спеть так, как ее учили в Вине. Внезапно все ее ностальгические мысли и устремления, от которых она так долго страдала в молчании, восстали против ее ослабевшей воли и клещами сжали горло, заставив глаза увлажниться, а подбородок задрожать. Мысленным зрением она увидела череду сцен из прошлой жизни, прошедших перед ней как видения потерянного мира. Ее сердце остановилось, когда она увидела всплывшее из темноты смуглое лицо отца во всем его великолепии, и, как она ни старалась удержать слезы, они ручьями полились по ее щекам, когда она пыталась найти в его глазах любовь, но увидела только безразличие. В одно мгновение к ней пришло ощущение отчаянной пустоты и печали. Вспоминая все напрасно потраченные в ожидании его приезда бесчисленные часы, она осознала, насколько наивной оказалась. Было совершенно очевидно, что он позабыл о них, поскольку Рождество уже наступило, а он так и не приехал, хотя раньше делал это всегда. Теперь она точно знала, что он больше никогда не приедет, и совсем упала духом. Почувствовав состояние дочери, Элен положила руку ей на плечо. Она тоже тосковала без Чили и без Рамона, хотя и в несколько странной форме. Однако у нее был накоплен значительно больший опыт по части сокрытия своей меланхолии, и пела она как никогда от души.

Продолжая службу, преподобный Бойбл говорил о значении Рождества со все возрастающим энтузиазмом.

— Рождество — это время для любви и прощения, — проповедовал он.

Федерика слушала его, но не ощущала в своем сердце ни любви, ни прощения, а только ноющую рану, которая не поддавалась лечению. Когда вся чудовищность предательства отца достигла ее сознания, взгляд девочки затуманился, так что свечи стали светить как маленькие двойники солнца, отец Бойбл уменьшился до размеров черной кляксы, а его голос стал похож на отдаленное жужжание. Она сделала еще одну, последнюю попытку сдержать рыдания, но ее грудь была слишком мала, чтобы выдержать столь сильное испытание. Она встала и, как слепая, еле волоча ноги, прошла мимо деда и бабушки, которые удивленно посмотрели друг на друга. Затем она пробежала по боковому проходу, толкнула тяжелую дубовую дверь, выскочила на снег, где царил морозный воздух, и, наконец дав себе волю, разрыдалась.

Держась за живот, она согнулась и оплакивала несправедливость этого мира. Она ненавидела Рождество и ненавидела Англию. Внезапно она ощутила на спине прикосновение тяжелой руки. Прекратив плакать, она выпрямилась, вытерла лицо рукавичкой и подняла глаза, встретившись взглядом с темными глазами отца, глядевшего на нее с любовью и сожалением. Она судорожно сглотнула и заморгала от неожиданности.

— Папа? — прохрипела она, пытаясь восстановить дыхание.

— Феде… Мне так жаль. — Он подхватил ее, брыкающуюся и вскрикивающую, в свои объятия.

— Я ненавижу тебя! Я ненавижу тебя! — всхлипывала она, а он крепко держал ее своей медвежьей хваткой, прижавшись лицом к ее горячей шейке и шепча слова нежности и ободрения. Погрузившись в знакомый запах его тела, она закрыла глаза и прекратила сопротивление, поддаваясь надежности его рук и своей любви к нему. Наконец он опустил ее на землю и обнял за хрупкие плечи.

— Я скучал без тебя, — говорил он, искренне сожалея, что не приехал гораздо раньше. — Я получил твое письмо, — добавил он, нерешительно улыбаясь ей.

— Ты из-за этого приехал?

— Нет, конечно нет. Я постоянно хотел приехать и повидать тебя, но был очень занят. Твое письмо помогло мне осознать, что я не смогу больше ждать удобного случая.

— Я рада, что ты здесь, — сказала она и мягко улыбнулась.

— Ну вот, так лучше. — Большими пальцами он вытер ее лицо. — Ты должна мне так много рассказать. Ты ведь пережила большое приключение. Я хочу услышать все. Тебе нравится Англия?

— Вроде бы да. У меня появилась лучшая подруга по имени Эстер. — Развеселившись, она фыркнула.

— А как насчет собаки, которую мама собиралась тебе купить? — спросил он.

— Пока никак.

Рамон удивленно округлил глаза.

— О, дорогая. Хочешь, я куплю тебе щенка в качестве рождественского подарка?

— Нет, спасибо. Ты сам — мой рождественский подарок, и мне больше ничего не нужно.

Рамон только сейчас понял, что почти забыл, насколько любит свою дочь. Казалось, что забыть легко. Но теперь, когда он прижимал ее к груди, его сердце переполняла нежность.

Внезапно дверь распахнулась с низким скрипом и появилась Элен. Увидев Федерику в объятиях странного мужчины, она готова была высказать свое негодование, но потом, узнав широкие плечи и сильную спину мужа, ощутила, как ее сознание охватывает нерешительность. Когда он повернулся к ней лицом, она стояла, моргая ресницами и приоткрыв от удивления рот, не зная, что сказать, и борясь с желанием съездить ему по физиономии и высказать все, что она думает по поводу его поведения.

— Элен, — произнес он и улыбнулся ей.

Ее лицо в голубом зимнем свете казалось бледным, губы дрожали, лихорадочно пытаясь выговорить нужные слова.

— Рамон, — произнесла она смущенно и тут же задала нелепый вопрос: — А что ты здесь делаешь?

— Дома никого не оказалось, и я предположил, что вы все ушли в церковь, — легкомысленно ответил он, будто все это время просто ненадолго отлучался.

— Да, мы пошли в церковь, — сухо подтвердила она. — А сейчас, если ты отпустишь Феде, то мы хотели бы дослушать службу, — напряженно сказала она, взяв Федерику за руку.

— Я не оставлю его! — выкрикнула Федерика, хватая отца за руку.

— Феде, он будет здесь, когда мы вернемся.

— Я не оставлю его, — повторила Федерика и снова ударилась в слезы.

— Похоже, мне придется к вам присоединиться, — с улыбкой сказал Рамон, пожимая руку дочери.

Элен поджала губы и страдальчески вздохнула.