— Раста, — ответила она, не глядя в его сторону. Рамон ощутил укол в сердце.

— А почему у меня не будет собаки? — Глядя на мать, Хэл захныкал.

— Ты тоже сможешь играть с Растой, — сказала та устало, стараясь, чтобы ее голос звучал радостно, но единственное, что ей сейчас хотелось сделать, — это спрятаться и вволю поплакать.

— Я хочу кролика, — заявил Хэл. — В Англии есть кролики?

— Если у тебя появится кролик, то Раста может его съесть, Хэл, — беззлобно сообщила Федерика.

— Лидия не любит собак, так что Феде придется оставить Расту в Англии, когда мы возвратимся, — сказал Хэл, взяв свою кружку обеими руками и принимаясь за шоколадное молоко.

Рамон и Элен встретились взглядами и надолго застыли, беспомощно глядя друг на друга. У Элен не хватило храбрости сказать Хэлу, что они уже никогда не вернутся обратно.

Когда на террасе появилась Эстелла, бледная и пристыженная, Рамон понял, что Элен никому не рассказала о его измене, поскольку Мариана прокомментировала ее появление с тем же любопытством, которое она продемонстрировала накануне.

— О Боже. Похоже, что у Эстеллы начались боевые действия с любовником. Что-то она выглядит не очень счастливой, — отметила она, потягивая свой кофе.

— Ничего, переживет, — равнодушным тоном произнес Игнасио.

— Конечно, переживет — согласилась Элен, не глядя на Рамона. — Некоторые мужчины совершенно не стоят слез, — едко добавила она.

Эстелла вернулась в кухню и снова ударилась в слезы стыда и жалости к себе. Она вспомнила лицо сеньоры Элен, искаженное яростью, и то, как та неподвижно, как изваяние Девы Марии, стояла у кровати. Дон Рамон теперь больше никогда не станет с ней общаться. Все в воле небес, но сейчас Бог точно наказал ее. Она просила всего одну ночь, а получила гораздо больше. Но этого оказалось недостаточно. Она полюбила его, зная, что не должна была этого делать. Он не был человеком из ее мира, а классовые различия между ними были столь же велики, как и суровы. Но ее сердце не знало границ и томилось без него.

После завтрака Элен попыталась предложить Федерике поиграть с Хэлом, но все, что малышке сейчас хотелось, — это свернуться клубочком на коленях у матери и пососать свой большой палец, что она перестала делать уже давным-давно. Элен собиралась поговорить с Марианой и рассказать ей о том, что Федерике уже сообщили, что она теперь будет жить в Англии. Именно после этого Федерика ворвалась к старикам с вестью о будущей собаке.

Рамон предложил Федерике сходить на берег, поплавать, но та, держа волшебную шкатулку у груди, только теснее прижалась к матери. Рамон ощутил, как летит с пьедестала в бездну… Для мужского разговора с ним отправился Игнасио. Поскольку Элен сообщила им то же, что и Федерике, то Рамон не стал посвящать отца в дальнейшие подробности. Он не желал выставлять себя в невыгодном свете. Родителям вовсе не было нужды знать больше.

Федерика помогала матери упаковывать одежду, а Хэл развлекался тем, что выбрасывал обратно все, что они складывали в чемоданы. Федерика собиралась сама нести свою шкатулку, поскольку не хотела, чтобы та затерялась среди вещей и рождественских подарков. Рамон поспешно кинулся в кухню в поисках Эстеллы. Он знал, что у него осталось мало времени перед отъездом, и не хотел, чтобы его снова поймали на месте преступления. Он слонялся по дому, делая вид, что разыскивает фотоаппарат. Наконец он обнаружил служанку в ее комнате, рыдающую, уткнувшись в полотняный кружевной пануэло, сделанный для нее бабушкой. Когда он появился в дверном проеме, она всхлипнула и попросила его уйти. Но Рамон был не так прост, чтобы поверить, что она хочет именно этого. Он присел возле нее и обхватил ее заплаканное лицо своими грубыми руками.

— Я не брошу тебя, — сказал он. — Я вернусь за тобой, обещаю.

Она замерла от неожиданности. Ее искренние карие глаза глядели на него в изумлении.

— Но ведь мне придется уйти, — запинаясь, произнесла она.

— Почему? Элен ничего не рассказала моим родителям. Они решили, что ты поссорилась с любовником, — сообщил он. — Элен с детьми уезжает в Англию, а я потом приеду за тобой.

Она трепетно обняла его в порыве благодарности.

— Спасибо вам, дон Рамон, — прошептала она и всхлипнула у него на шее.

— Ради бога, зови меня просто Рамон. — Он засмеялся. — Я полагаю, что мы теперь достаточно близки, чтобы отбросить эти глупые формальности.

— Рамон, — выдохнула она. Звучание его имени так понравилось ей, что она снова произнесла: — Рамон.

Он прикоснулся к ее взволнованному лицу ладонью и прижался губами к ее губам, вдыхая в себя розовый аромат ее кожи и ощущая соленый вкус ее слез.

— Жди меня, Эстелла. Я вернусь, обещаю. — Он встал и оставил ее, предоставив возможность снова всплакнуть в свой пануэло.

Но теперь это были уже не слезы печали, а слезы надежды.

Мариана и Игнасио обнимали детей, испытывая горечь разлуки и не уверенные в том, что когда-нибудь увидят их снова. Подавляя в себе чувство обиды, они обняли и свою сноху, пожелав ей благополучного путешествия в Англию. Мариана втайне обвиняла ее за разрыв брака, вопреки здравому смыслу, который говорил ей, что Рамона следует осуждать в гораздо большей степени. Но, поскольку ей казалось неестественным обвинять в случившемся родного сына, то следовало найти для этого кого-то еще. Она поцеловала Рамона с любовью, которая была безграничной и намеренно слепой. Игнасио не был так прост. Он заранее предчувствовал, что это может случиться. Теперь, когда все именно так и произошло, он был глубоко огорчен, но подходил к происходящему вполне реалистично. Он обнял Рамона и пожелал им обоим добра.

— Не позволяй им исчезнуть из твоей жизни, Рамон. Ты им нужен, — это все, что он сказал, прежде чем его сын уселся в автомобиль. Старые и печальные глаза Игнасио и Марианы следили за дорогой до тех пор, пока перед ними не осталось только облако дорожной пыли, поднятой колесами машины, а в их сердцах не застыла давящая печаль.

Эстелла отпрянула от окна, боясь, что ее могут увидеть, и возвратилась в кухню. Она принялась нарезать овощи и ждать, как ей и было сказано.

Федерика молча сидела на заднем сиденье. Ей хотелось плакать, но она понимала, что это будет слишком большим испытанием для матери. Поэтому она проглотила комок в горле и напрягла шею, чтобы не пролить слезы. Она посмотрела на брата, который быстро забыл о внезапной перемене, едва не разрушившей их жизнь. Она помнила каждое слово, произнесенное во время ссоры родителей, и гадала, правда ли то, что она уже не нужна отцу. Несмотря на ее героические попытки, крупная слеза все же предательски скатилась по щеке. Она поспешно вытерла ее, прежде чем кто-либо смог это заметить. Затем она открыла шкатулку и в приступе отчаяния попыталась разыскать в ее магическом сиянии любовь своего отца.

Последующие несколько дней пролетели в состоянии суматошной неопределенности. В то время как Элен паковала необходимые ей и детям вещи, Рамон брал Хэла и Федерику на длительные прогулки по берегу вместе с Растой в Калле Вальпараисо, чтобы полакомиться сэндвичами с пальта и соком. Внешне все, как и прежде, казалось нормальным, но под гладкой поверхностью происходящего бушевали тревожные волны.

В ту ночь, когда они вернулись, Федерика проснулась с плачем. Когда мать бросилась к ней, то обнаружила, что дочь промочила свою постель. Она обняла ребенка, целуя ее влажные щеки и уверяя, что все хорошо и что такое иногда случается даже со взрослыми. Федерика не понимала, что происходит, и от стыда спрятала лицо на груди матери. Но для Элен ситуация была совершенно понятной, и ей оставалось только надеяться, что в Польперро все изменится. Она могла бы взять Федерику к себе в постель, если бы нейтральное пространство между ней и Рамоном уже не оккупировал Хэл. С хныканьем он пришел в комнату родителей, сообщив, что ему приснился кошмар. Однако у Элен не вызывало сомнений то, что его страшный сон — это не что иное, как симптом, такой же, как недержание у Федерики, симптом того стресса, который обрушился на детей из-за разрыва отношений родителей. И винить в этом взрослые могли только себя.