Пабло и Мария Рега были несколько староваты для двадцатидвухлетней дочери. Они поженились совсем юными и много лет пытались обзавестись детьми. Но после семи выкидышей супруги практически потеряли надежду. Было пролито море слез и в отчаянии нанесено множество ударов кулаком по всем подвернувшимся поверхностям, однако в итоге они отказались от этой мысли, устав от бесконечных неудач. Пабло погрузился в работу, занимаясь благоустройством кладбища неподалеку от моря и изливая неизвестным бедолагам, лежавшим под его ногами, свои печали. «Они не могут помочь мне, — говорил он жене, — но они хорошие слушатели». Мария продолжала работать в большом доме дона Карлоса Оливоса и его жены сеньоры Пилар, с утра до вечера убирая помещения и хлопоча в кухне. Естественно, что она всегда питалась продуктами из запасов хозяев. Однако окончательно осознав, что просто не в состоянии выносить ребенка, она стала постоянно что-то жевать, чтобы приглушить душевные страдания и заполнить часы, проведенные в раздумьях о своих нерожденных детях. Раньше, когда она была еще молода, ее дразнили «спагетти», за то, что она была тоненькая и хрупкая, как всем известное мучное изделие. Но потом она увлеклась едой и уже не сумела остановиться. Невзгоды трансформировались в ее теле в мощные наслоения жира, пока она не стала такой крупной, что едва могла вскарабкаться по лестнице дома дона Карлоса без одышки и использования перил, за которые приходилось держаться руками. Как ни странно, Пабло она в таком виде нравилась гораздо больше. Он мог забираться на нее и с упоением погружаться в колышущиеся волны ее тела. Теперь для любви ее было гораздо больше.

Когда одним прекрасным утром Мария собиралась преодолеть верхнюю ступеньку после долгого восхождения по лестнице, во время которого ей приходилось останавливаться после каждого шага, чтобы перевести дыхание, она внезапно потеряла сознание и упала на пол, где ее и обнаружила любовница дона Карлоса Серенидад, украдкой, на цыпочках, покидавшая его спальню. Серенидад предпочла бы проигнорировать женщину, распростершуюся на деревянных досках, подобно коровьей туше, но совесть заставила ее преодолеть отвращение и позвать своего любовника, одновременно обмахивая Марию пачкой банкнот, которыми снабдил ее дон Карлос для уплаты долгов. Дон Карлос был весьма смущен тем, что его застали с любовницей, и немедленно отослал Марию в частную клинику в Вальпараисо, где учтивый доктор сообщил, что у нее начинаются роды. Шофер дона Карлоса специально отвез Пабло в Вальпараисо, чтобы он мог находиться рядом с женой. Они держались за руки, когда у Марии начались схватки, но она не ощущала ни боли, ни дискомфорта. Их ребенок выскользнул из утробы матери как новорожденный тюлень с шелковистой смуглой кожей, блестящими черными волосами и нужным количеством маленьких пальчиков на руках и ногах. Мария и Пабло были настолько поражены свершившимся чудом, что даже не плакали. Они смотрели на свое дитя так, как если бы оно было первым младенцем, родившимся в этом мире. «Мы назовем ее Эстелла, — с благоговением произнесла Мария, — поскольку она звездочка, которую даровали нам небеса».

Мария резко похудела. Это произошло буквально в течение месяца. Ее больше никогда не дразнили «спагетти», как в юности, но такой она тоже понравилась Пабло. Теперь у него было двое любимых людей.

Пабло всегда испытывал трудности в общении с другими людьми, даже с собственной женой. Поэтому он предпочитал разговаривать со все возраставшей молчаливой аудиторией подземных постояльцев кладбища с той плавностью речи, которая покидала его, когда он обращался к живым. Он похлопал рукой по своему излюбленному надгробному камню, стоявшему на могиле Освальдо Гарсия Сегундо, умершего в 1896 году от единственного выстрела, сделанного человеком, с женой которого он собирался бежать. Позже эта женщина тоже застрелилась из того же оружия. Но муж отказался хоронить ее где-либо поблизости от любовника и бросил ее тело в море. Пабло не был уверен, видит ли ее Освальдо Гарсия Сегундо с этого места, расположенного высоко на скале. Он надеялся, что да. Эта история всегда волновала его, и поэтому именно здесь, на этом месте, он сейчас высказывал свои тревоги о дочери и мужчине, укравшем в короткой и бессмысленной интрижке не только ее сердце, но и будущее, поскольку чувствовал, что Освальдо его поймет.

— Теперь она никогда не сможет выйти замуж, — делился он, постукивая пальцами по могильному камню. — Теперь уже никогда… Кто захочет ее взять? Она довольно привлекательна, но ее живот разгонит всех претендентов. Кому нужен чужой ребенок? Она верит, что этот мужчина вернется, но ты ведь знаешь, как оно бывает в действительности. Не понимаю, кто внушил ей эти романтические мысли, но ни к чему хорошему это не приведет. Попомни мои слова. Ни к чему хорошему. Я не знаю, что делать. Мария уже залила весь дом своими слезами, а я кулаком пробил стену. Что теперь с нами будет? — вздохнул он, припоминая, каким замечательным ребенком была его девочка и сколько радости она им доставила. — Ты даешь им все, что имеешь, свое имущество, свои заработки, свою любовь, свои мечты, и что получаешь взамен? Ничего, кроме неблагодарности, — продолжал он, глядя в морскую даль. — Кроме черной неблагодарности.

Эстелла сумела стать сильной. Временно погрузившись в отчаяние после увольнения с работы, в дальнейшем она заставила себя сосредоточиться на двух важных вещах в ее жизни — Рамоне и ребенке. Поскольку она по-прежнему верила в его возвращение, у нее оказалось достаточно силы воли, чтобы забыть о работе и сконцентрироваться только на будущем. Не обращая никакого внимания на упреки и мрачные предсказания родителей, она ждала, как и просил ее дон Рамон, и одновременно трезво оценивала свои мечты, как фармацевт, взвешивающий лекарства. Дон Рамон должен вернуться — в этом она даже не сомневалась, но что же будет с ней? Он до сих пор оставался женатым. Да и у нее не было желания уезжать и жить в городе — она не стремилась к светской жизни. В равной степени она не испытывала и желания увидеть мир. Но она также не хотела привязывать Рамона к жизни, которая его не устраивала. Она просто хотела дышать тем же воздухом, что и он, заниматься с ним любовью под размеренный рокот океана и с заботой и нежностью растить их ребенка. Она так ждала его возвращения, что могла сказать со всей искренностью, что большего от него и не ожидает.

Она разработала свои условия, основываясь на подслушанных разговорах между доном Игнасио и сеньорой Марианой, когда те обсуждали своего «безответственного» сына. Сеньора Мариана оправдывалась, объясняя мужу, что у Рамона свободная душа, что он является личностью, наделенной необычайными творческими способностями. Это вполне объясняет, почему он не может слишком долго оставаться на одном месте и почему он неспособен быть нормальным мужем и отцом для жены и детей. Уши дона Игнасио налились краской, и он грохнул кулаком по столу, отрезав, что уже давно наступило время Рамону повзрослеть и перестать вести себя как испорченный, раздражительный и эгоистичный ребенок. — Мир будет продолжать вращаться и без помощи его горящих жаждой бродяжничества пяток, — прорычал он, — а вот страдания Элен и его детей не возместить ничем. Эстелла поклялась тогда, что не будет уподобляться Элен. Она даст ему свободу взамен на его любовь.

Эстелла уехала из Запаллара с Рамоном, оставив родителям записку о том, что ее любимый вернулся, в чем она никогда и не сомневалась. Рамон не испытывал никакого желания с ними встречаться, а Эстелла не настаивала, поскольку побаивалась, что отец попытается выполнить свою угрозу. Таким образом, они вернулись в летний дом в Качагуа, где стены еще хранили эхо их любовной истории, напоминая им, как все было, когда они предавались своей ночной страсти, наслаждаясь друг другом без всяких мыслей о будущем. Сейчас перед ними предстало это будущее, которое нужно было выстроить из настоящего, и прежде всего предстояло решить, что же делать дальше.