Рамон засел за печатную машинку и приступил к работе. С момента смерти Эстеллы, после которого прошло уже больше трех лет, он даже не пытался написать книгу, а создавал только поэмы. Каждая строчка длинных поэтических творений была наполнена болью его утраты и горестным сожалением. Он не покидал Чили, предпочитая оставаться с сыном неподалеку от могилы Эстеллы, куда часто отправлялся, чтобы побыть с ней рядом, хотя его рассудок и говорил ему, что она уже не в земле, а в духовной реальности. Он с гордостью наблюдал, как сын стал отражать свои мысли и чувства в дневнике. Иногда они сидели на берегу, и Рамонсито читал ему строки, посвященные матери. Поначалу они были неуклюжими, часто — громоздкими, когда он нетерпеливо пытался излить свою печаль, которая не находила другого пути для выражения. Но мало-помалу он усовершенствовал свой стиль, стал больше работать над материалом и в конце концов начал создавать поэмы, поражающие своей искренностью и красотой. Рамон был тронут.
— Мама будет так гордиться тобой, Рамонсито, — говорил он, взъерошивая волосы на голове сына.
— Но как она узнает? — спрашивал мальчик.
— Она может видеть тебя, сынок, — отвечал он, уверенный, что духовно она была вместе с ними. — Потому что любовь не знает границ.
Им обоим было трудно. Но если Рамонсито отвлекался от грустных мыслей школьными занятиями и общением с друзьями, то его отец, поглощенный жалостью к своей участи, оставался в одиночестве, в доме на берегу, где все напоминало ему об Эстелле. Иногда летом густой аромат роз поднимался в воздух, проникая в окна и достигая его обоняния. Он выныривал из своих мечтаний, почти поверив, что она лежит где-то рядом с ним, готовая приласкать его взглядом своих медовых глаз и нежной улыбкой. В такие мучительные мгновения он готов был разрыдаться, как ребенок, прижимая к лицу ее подушку и вдыхая в себя запах воспоминаний. Потом он включал свет и изливал свои чувства на бумаге. Проанализировав свои ощущения, Рамон наконец понял, почему всю жизнь спасался бегством. Вначале от родителей, потом от Элен, затем от своих детей, наконец, от Эстеллы. Он бежал от любви. Любовь страшила его. Оставаясь один, вдали от людей, заботившихся о нем, он оказывался в безопасности от удушающей его силы их любви. Ответственность за других стала для него непосильной ношей. Поэтому он предпочитал наслаждаться их любовью на безопасном расстоянии, время от времени возвращаясь, чтобы проверить, не угасла ли она, а затем снова исчезая, чтобы она не захватила его в свои всепоглощающие объятия. Его намерения всегда были самыми лучшими. Он испытывал угрызения совести, наблюдая, как Элен и дети уходят из его жизни. Он хорошо помнил тот день, когда приехал в Англию и застал на паперти церкви Федерику, взахлеб рыдающую оттого, что она тосковала без него, и когда увидел ее в другой памятный день на велосипеде, прищурившуюся в потоке солнечного света.
Он ужасно страдал, поскольку любил их, но в то же время боялся своей собственной способности любить. И от этого он тоже убегал. С Эстеллой все было иначе. Вначале он убежал от нее, так же, как и от Элен. Но Эстелла любила его, не претендуя на право обладать им. Она любила его так сильно, что подарила ему его свободу. Ее любовь была искренней, без капли эгоизма и дала ему тот жизненный урок, о котором он вначале даже не подозревал. Именно этот урок побудил его написать книгу, но не для публикации, а лично для Элен. В форме аллегории со скрытым подтекстом. Он хотел, чтобы она узнала, почему он отказался от нее, хотел, чтобы и она извлекла свой урок из беззаветной любви Эстеллы.
Сэм взобрался на вершину скалы и любовался морем, которое в любое время года сохраняло удивительное постоянство. Зимние морозы украсили покрытые травой скалы сосульками, сковали реки и ручьи, но море осталось прежним. Оно могло быть бурным или тихим, но никогда не покорялось сезонным изменениям климата. Оно принадлежало только себе самому.
Нуньо тоже принадлежал только себе самому. На него никто и никогда не мог повлиять. Сэму очень не хватало его. Дом продолжал хранить следы его присутствия, а домочадцы говорили о нем так, будто он все еще был жив, вспоминая смешные истории, рассказанные им, и его эксцентричные поступки. Иниго предоставил кабинет Нуньо в распоряжение Сэма, который был растроган этим решением до слез. Отец похлопал его по плечу и заявил, что он может делать с этой комнатой все, что захочет. Но Сэм оставил все в неприкосновенности. Ингрид была благодарна ему за то, что он решил сохранить память о ее отце в той комнате их дома, которая действительно была пропитана его духом. Сэм очистил стол, сложив все листки Нуньо с неразборчивыми заметками в пару коробок, ничего не выбрасывая. Затем он перешел к ящикам письменного стола. Именно в них он наткнулся на пожелтевший томик «Пророка» Калила Гибрана. Он был хорошо знаком с этой книгой. Нуньо часто цитировал этот текст, и подарил Сэму такой же экземпляр в день его конфирмации. Но в личном экземпляре Нуньо было нечто глубоко трогательное: он записывал на полях свои размышления и идеи. Кроме того, там оказалось письмо, заставившее Сэма воспрять духом.
Именно тогда Сэм подумал о Федерике.
Письмо было адресовано жене Нуньо Виолетте, бабушке Сэма, и датировано 8 мая 1935 года. Оно было послано из Рима и свидетельствовало о его глубокой любви к ней и желании сделать ее своей женой. Было очевидно, что ее родители были против этого брака, поскольку она находилась в состоянии безысходного отчаяния. Будучи далеко, Нуньо не видел иного способа поддержать ее, кроме как послать ей свою книгу со словами ободрения, размещенными на полях, вместе со стихами, которые, как он полагал, придадут ей сил. Сэм был настолько взволнован, что перечитал его еще раз. Затем он прочел стихи и комментарии Нуньо. Все это сработало, и в конечном итоге они поженились и прожили вместе много счастливых лет.
Сэм снова вспомнил о Федерике. Если это помогло Виолетте, то почему не поможет его любимой? Сев за пишущую машинку, он напечатал несколько строк, решив послать их анонимно, поскольку чувствовал, что это даст больше шансов, что она их прочитает и использует для своего блага, если не будет знать, что это от него. В конце концов, он дважды пытался достучаться до нее и оба раза потерпел неудачу. Чтобы доставить свое послание, он отправился в Лондон на поезде.
Сэм стоял в ожидании неподалеку от дома под черным зонтиком, чтобы она его не узнала. После часового топтания по тротуару он вдруг осознал, что она уже дома. Уставившись на окна, он успел заметить, как она ходит по комнатам в халате с пакетом хрустящего картофеля в руках. День был в самом разгаре, и очевидно было, что она дома одна. Он подавил желание нажать звонок и бросил письмо в ящик на двери, а затем вернулся в Польперро, успев на дневной поезд.
Всю долгую обратную дорогу до Польперро он провел, погруженный в мысли о ней. Образ Федерики, потерянно блуждающей по комнатам своего большого элегантного дома в халате и непрерывно что-то жующей, чтобы заглушить свое несчастье, вызывали у него одновременно гнев и ощущение вины. Он хотел бы подстеречь Торквилла и разом покончить с ним, но понимал, что единственным способом освободить ее была возможность научить, как сделать это самостоятельно. Он надеялся, что письмо воодушевит ее, как когда-то воодушевило Виолетту. Он мечтал, что когда-нибудь сможет сказать ей о своей любви, но эти мечты казались всего лишь мимолетными облаками на горизонте.
— Ты знаешь, что твоя жена посещает тренажерный зал? Она уже потеряла в весе. Прошлым вечером в Блайтс она ела только салат. Это совсем на нее не похоже, — с насмешкой сообщила Лючия. — Поверина. Я ненавижу упражнения и диету. Секс — вот единственный приятный способ держать себя в форме.
— Она не ходит в зал, — высокомерно поправил Торквилл. — У нее есть личный тренер. Я сам его нашел. Полагаю, это полезно для здоровья, ей действительно следует немного сбросить вес.
