Сентябрь и часть октября были в тот год и в тех местах сказочными, если не сказать — божественными. Я жил в странной гостинице «Рыбак», неподалеку от набережной Амура, приглушенное осеннее солнце, кучи листьев, возле магазинов торговали ананасами, которых в городе Сврдл отродясь не бывало, сюда же их привозили из «братского» Вьетнама и они были навалены горами, как картошка.

Гостиница располагалась в жилом доме, на третьем этаже. Мы с однокурсником жили в дальней комнате двухкомнатной квартиры, в комнатушке перед нами обретались две странные личности, которые обожали покупать на рынке куриц, а затем опаливать их в ванной — запах стоял не для слабонервных.

Рабочая неделя, как и положено, была с понедельника по пятницу, на выходные сокурсник уезжал к своим местным родственникам, а я торчал в номере.

И ходил в кино.

То это был «Зорро», то еще какая–то подобная фигня.

А забытым уже напрочь уик–эндом я выбрался на дневной сеанс фильма с ничего не говорящим мне названием:

«ДЕТИ РАЙКА».[46]

Просто больше смотреть было нечего.

Я не помню сейчас ничего, что можно было бы рассказать об этом фильме.

Разве что:

а).он был черно–белым,

б.)в нем играл Жан — Луи Барро.

Но до сих пор я помню оглушающее ощущение печали и счастья, переполнившие меня после того, как фильм закончился и я вышел из почти пустого зала на предвечернюю хабаровскую улицу.

Я вдруг понял, что совершенно случайно стал намного богаче, чем был еще несколько часов назад.

Хотя что, собственно, произошло?

Мне рассказали историю, и рассказали ее так, что я умудрился забыть про ее нереальность, пусть даже это

БЫЛО ВСЕГО ЛИШЬ КИНО…

Мимо проходили какие–то непонятные люди, я бесцельно шел по улице, затем повернул куда–то налево и вдруг понял, что иду в сторону того места, где Амур сливается с Уссури.

Надо было лишь дойти до лестницы и спуститься вниз, к берегу.

Пляжи были пустыми — купальный сезон давно кончился.

Я нашел на песке какой–то брошенный бочонок, сел на него и достал сигареты.

Прямо передо мной в сторону берега разворачивался небольшой катер.

Я курил и думал, отчего иногда бывает так безумно грустно, когда хорошее кино внезапно подходит к концу.

Временами мне в жизни действительно везло и везет. Только вот сам не знаю, почему.

Может, Тот, Кто Знает Все отчего–то считает, что при всей странности моего бытия на этой милой планетке, порою стоит даже такому безумцу, как я, дать возможность почувствовать себя счастливым.

Правда, выражается это в каких–то довольно извращенных формах.

Например, я был безумно счастлив, именно вот так —

БЕЗУМНО СЧАСТЛИВ! —

когда припершись домой со встречи на тот момент нового, 1976 года, улегся читать на не очень свежую, что называется, похмельную голову, «Гадких лебедей»[47] братьев Стругацких.

До того вечера я их не читал, мне лишь пересказывали.

Тот же Сергей, к примеру.

Про доктора Рэма Квадригу и Голема.

И про писателя Виктора Банева.

И про Диану.

А еще — про мокрецов.

Это был мой мир, где все «пьянь, рвань и дрянь», где постоянно идет дождь, пьют джин, закусывая миногами, а модный писатель, которым тогда я очень хотел когда–нибудь стать, иногда — трезвея — думает о том, что вот как было бы хорошо написать что–нибудь в духе Оруэлла, его романа «1984».

Лучше же вот так:

«1984».

Сейчас я очень хорошо понимаю, что Тот, Кто Знает Все, сделал для меня самое благое уже тем, что не позволил стать модным: мода проходит быстро, мне доводилось видеть и писателей, и драматургов, и рок–звезд, которые на какое–то время становились всеобщими любимцами, потом им на смену приходили другие, а они сходили с ума.

Фигурально, конечно. Впрямую не рехнулся ни один. А жаль — было бы интересно посмотреть.

А может, и рехнулся? Не знаю…

Зато отлично знаю, как прав был Стивен Кинг[48], когда в «Как писать книги; Мемуары о ремесле» написал правду о том, зачем люди занимаются писательством:

«Писательство — это не зарабатывание денег, не добыча славы, женщин или друзей. Это в конечном счете обогащение жизни тех, кто читает твою работу, и обогащение собственной жизни тоже. Оно чтобы подняться вверх, достать, достичь. Стать счастливым, вот что. Стать счастливым.»

Вот и говорю — я давно уже счастлив!

Что же касается «Гадких лебедей», то там есть один абзац, о которого меня до сих пор бросает в дрожь. Вот он:

«Визжал Р. Квадрига. Он раскорячился перед открытым окном, глядел в небо и визжал, как баба, было светло, но это не был дневной свет: на захламленном полу лежали ровные ясные прямоугольники. Виктор подбежал к окну и выглянул. Это была луна — ледяная, маленькая, ослепительно яркая. В ней было что–то невыносимо страшное, Виктор не сразу понял — что. Небо было по–прежнему затянуто тучами, но в этих тучах кто–то вырезал ровный аккуратный квадрат, и в центре квадрата была луна.»

В ТУЧАХ КТО-ТО ВЫРЕЗАЛ РОВНЫЙ АККУРАТНЫЙ КВАДРАТ.

В ЦЕНТРЕ КВАДРАТА БЫЛА ЛУНА.

Меня до сих пор от всего этого бросает в дрожь…

Каждый вечер, когда я выгуливаю собаку, то смотрю на небо и пытаюсь понять, появится сегодня квадрат в тучах[49] или же нет.

Иногда кажется, будто что–то подобное есть. Но — лишь подобное.

Значит, надо ждать.

На днях такое почти случилось, только вот в не очень ровном квадрате был месяц — лишь пару дней, как народившийся, маленький, зловеще–красный.

Можно, конечно, спросить о том, когда это случится, у Того, Кто Знает Все, только я давно уже знаю, что мне ничего не ответят.

Он вообще не отвечает ни на какие вопросы, а если что и делает, то все равно не ясно:

ПОЧЕМУ.

Например, мне до сих пор не ясно, почему именно я был выбран им то ли осенью, то ли весной — хотя это тут не существенно — 1981 года, для встречи с одним из двух братьев, а именно, Аркадием Натановичем, когда тот приехал в город Сврдл получать премию «Аэлита» за написанный им вместе с Борисом Натановичем роман «Жук в муравейнике».

Точнее, встречались то с А. Н.С. многие, пили/говорили/порядок слов можно поменять, но смысл останется тем же. А я вот был именно избран — до сих пор в этом убежден, хотя бы потому, что тот часовой разговор в номере почти что единственной на тот момент приличной сврдлвской гостиницы оказался для меня чем–то вроде то ли незапланированного мистического опыта, то ли общения с сошедшим с горних вершин гуру, пусть даже на самом деле все это было не так, намного проще, тривиальнее и приземленней.

Просто я решил сделать с А. Н.С. интервью, в газетах никаких я тогда уже не работал, но городская «Вечерка» дала мне добро, узнав, предварительно в цензуре, насколько допустимо присутствие высказываний опального писателя[50] на страницах пусть и вечерней, но городской партийной газеты.

Им сказали, что высказывания переводчика с японского вполне уместны. Дальше мне оставалось лишь одно: найти возможность для общения.

Пробиться в номер.

Получить, что называется, допуск к телу.

И тут мне опять повезло. Мало того. что мой отец приятельствовал с теми самыми людьми, которые организовывали «Аэлиту», так еще и я знал их очень хорошо, можно сказать — с детства. Через матушку.

— Если сделаешь хорошее интервью — иди! — сказали мне. Но добавили: — Только если действительно хорошее.

Я пообещал и мне назначили.

Это было уже после вручения премии. Где–то через день.

И днем.

Все это время они, что называется, круто гудели, так что я попал не совсем вовремя.