Добрались под вечер.

Нас сразу же захотели побить.

Нас хотели побить в Суздале.

Затем нас чуть не побили в Ростове Великом

Несколько дней спустя почти побили в Ярославле.

Отмечу, что кого–то из нас пытались побить в Новгороде.

Не говоря уже о городе на Неве, где пытались побить лично меня!

Зато именно под Суздалем я и сделал себе прививку Богом.

КУДА ИДЕМ МЫ С ПЯТАЧКОМ БОЛЬШОЙ, БОЛЬШОЙ СЕКРЕТ!

С Пятачком — Тортиллой мы улеглись спать в стогу сена, рядом в таком же стогу спали наши попутчики — как и положено, во время дороги паломников становилось больше, в Суздале к нам присоединились двое таких же, как и мы, безбашенных из Питера, музыкант и художник, так что оба стога были нафаршированы людьми под завязку.

Несмотря на жаркий август, я проснулся от утреннего холода и вылез из сена.

Все было в тумане, до самого горизонта.

Только вдруг из этого молочного месива прямо перед моими глазами возникла аккуратная белая башенка с покатым куполом.

Я знал, что это был храм Покрова на Нерли, я должен был это знать, но то, что я увидел, был чем–то другим.

Башенка парила над землей, над ней всходило солнце.

Я не пересказываю сейчас некогда полученный мистический опыт.

Я просто хочу сказать, что если в жизни и бывают какие–то моменты, после которых все встает на свои места, то этот был одним из них.

Я стоял в тумане, ничего не было видно, кроме храма Покрова, освещенного солнцем.

Наверное, именно тогда я и понял, что Он есть, вот только с тех пор подобное ощущение переживал лишь четыре раза:

в Храме Гроба Господня в Иерусалиме,

в Храме Рождества Христова в Вифлееме,

в маленькой церкви Двенадцати апостолов на берегу озера Кинерет, оно же Галилейское или Тивериадское море,

и в Кафедральном соборе каталонского города Жирона, куда нас с дочерью занесло в самый жаркий полуденный час, и вот там, внутри, под высокими и гулкими сводами, внезапно зазвучала музыка, хотя орган молчал и только приглушенные голоса немногочисленных туристов слышались вокруг.

Но тот, первый, на берегу реки Нерль, был если и не самым главным, то уж, по крайней мере, наделяющий смыслом все безумие так называемого «хиппового» паломничества того уже давнего лета, с редким курением травы и частым глотанием таблеток, бесконечным пьянством и дурманящим ощущением где–то существующей, но так мало доступной тебе свободы, той, истиной, которая идет не от человека, а от Бога.

Свободы быть самим собой.

И той ответственности, которую налагает на тебя эта свобода.

«Посреди заливного луга, при впадении реки Нерли в Клязьму красуется белокаменная церковь Покрова 1165 г., одно из самых лирических творений древнерусских зодчих. Вокруг — полный покоя и поэзии луговой простор. Вольный воздух, высокое небо, пышные травы — и на взгорке, на берегу тихой старицы — нежный силуэт древней церкви…. Центральное место в ней принадлежит библейскому царю Давиду, чей образ связывается в богословии с идеей Покрова — покровительства Богоматери.»

(http://www.museum.vladimir.ru/arch/bogolub/pokrov? menu

=church_architecture)

Все остальное уже малосущественно.

Разве что ощущение постоянно голода, которое преследовало нас с Тортиллой.

Остальные то ли меньше хотели есть, то ли жевали в те моменты, когда нас не было рядом.

Нам же хотелось чем–то набить животы постоянно.

В Суздале перепали соленые огурцы.

На полпути в Ростов Великий — селедка.

В Ярославле нас кормили жареной картошкой, Ярославль — хороший город!

А еще были Юрьев — Польский, Переславль — Залесский и Гусь — Хрустальный.

КУДА ИДЕМ МЫ С ПЯТАЧКОМ…

В ответ Винни — Пуху Пятачок поет:

«I say goodbye to Colorado —

It’s so nice to walk in California…»,

что означает

«Я прощаюсь с Колорадо,

Так приятно шагать по Калифорнии…»,

ведь для нас тогда это идиотическое летнее странствие было, скорее всего, тем же самым, только в других географических координатах, что и для певца Эла Уилсона из уже забытой напрочь группы «Canned Heat», покончившего жизнь самоубийством 3 сентября 1970 года.

Как сказано в большом поминальнике с мрачным названием «Зал славы мертвых рок–звезд»: «из–за передозировки снотворных препаратов». Между прочим, случилось это всего за пятнадцать дней до того, как в небытие отошел и Джими Хендрикс, скончавшийся 18 сентября того же, 1970 года, а ровно два года спустя, 18 сентября 1972 года, мы тащились с Тортиллой по дождливому вечернему Сврдл и вспоминали, как какой–то месяц с небольшим назад бродили по этой необъятной стране в поисках собственной свободы.

Естественно, что мы ее тогда не нашли.

А значит — и вспоминать–то нам было не о чем.

И эта дата, 18 сентября, тоже взята произвольно, как произвольно все, что именуется меморуингами.

Но то, что бывший хиппи Тортилла еще совсем недавно делал надгробные памятники, не подлежит никакому сомнению — он сам мне об этом рассказывал в конце прошлого тысячелетия.

Это меморуинг — классический флэшбэк по отношению к предыдущему.

То есть, хронологически их надо бы поменять местами, но получилось так, что в первоначальном плане тот был указан под семнадцатым номером, а этот — под восемнадцатым, события того проходили, в основном, в августе, а в этом будут происходить в июле, может, в самом конце июня, но все того же лета 1972 года, которое было для меня чем–то вроде калифорнийского summer of love.

Лета любви…

Лета, когда мне исполнилось восемнадцать, но до этого я умудрился и сам лишиться девственности, и уже лишить девственности.

То есть, лета окончательной инициации и пресловутого мужского взросления/становления, что в определенный период жизни кажется самым важным из всего, что может произойти.

Только вот в последующей мужской мифологии сия данность якобы имеет не такую «судьбоносную» цену как в мифологии женской, но именно, что «якобы» — это как с получением диплома о высшем образовании, когда он у тебя есть, то это сразу ставит тебя по другую сторону от тех, у кого его нет.

И точно так же когда ты уже всунул кому–нибудь, то ты совсем другой по сравнению с теми, кто этого еще не сделал.

Вот только у меня это произошло совсем не с той, с которой я бы этого хотел. Наверное, это правильно, потому что если бы я стал мужчиной благодаря той, с которой действительно этого хотел, то мое будущее сложилось бы иначе и не исключено, что я просто не сидел бы сейчас за компьютером и не предавался всем этим меморуингам.

Не разгребал руины и не вытаскивал из–под них заплесневелые фантомы памяти.

И вообще не знал бы, что это такое — писание романов, рассказов, эссе и вообще ТЕКСТОВ.

То есть, просто бы не жил!

А так все сложилось в чем–то очень даже удачно, мне просто необходимо было уже хоть кому–то да всунуть, а тут ко мне пришел в гости один знакомый недоучившийся философ, по совместительству портной по пошиву мужских брюк и большой тусовщик.

Бабушка с дедом были на даче, недоучившийся философ принес с собой сухого вина в большом количестве и после то ли второй, то ли третьей бутылки я собрался с духом и промямлил:

— М–м–м-м…

— У тебя где телефон? — спросил портной по пошиву мужских брюк.

— В коридоре! — честно ответил я.

Телефон действительно был в коридоре, висел на стене, и если разговор намечался долгим, то надо было брать стул, тащить его в коридор и ставить между стеной и дверью в туалет, такая вот смешная была квартира.

— Сейчас придут девчонки! — радостно провозгласил большой тусовщик, возвращаясь в комнату, где я печально смотрел на еще не откупоренные бутылки с дешевым сухим вином.