Неля засмеялась:

— Знаю. Все знаю.

— Откуда?

— Знакомься, — сказала мне Лёдзя, — это Анюта…

На следующий день Витя с утра пошел к Анюте-Неле.

Догадываюсь, о чем он будет говорить с нею: проситься в лес. Без связной Вите не найти в лесу партизанский отряд. Пока Витя сидел в тюрьме, отряд не раз передвигался с места на место. А Неля знает все: где находится отряд, пароль и вообще что Вите следует делать. Анюта-Неля все ему скажет.

Никак не могу успокоиться: надо же — таинственная Анюта оказалась Нелей! Жалко, я раньше этого не знала. И тут же отбрасываю эту мысль. Значит, раньше нельзя было. Чем меньше знает каждый, тем безопаснее для всех. Закон конспирации.

Мама места себе не находит, мечется от окна к окну, высматривает Витю. Мне тоже передалось ее волнение. Уж не случилось ли что?

От Северного переулка до Грушовской улицы не близко, надо идти через весь город. А в городе теперь столько гитлеровцев, сколько еще никогда не было.

Вернулся брат часа через два. Мама стала кормить его на кухне.

Откуда только достает мама еду? Всякий раз удивляюсь, когда беру в руки кусок хлеба или лепешку или чищу картошину в мундире. Одна всех кормит! Как она умудряется?

Витя быстро поел. И пока мама мыла посуду, чистила во дворе закопченный чугунок, он принялся за дело. Загнутым гвоздем приподнял угол жестяного листа возле печки, достал из тайника пистолет и сунул его в карман. Из мешочка, набитого патронами, отсыпал половину. Мешочек с оставшимися патронами положил обратно и аккуратно закрыл тайник.

— Скажи маме, что вернусь вечером.

Я выбежала вслед. Из центра города доносился гул машин. И сквозь этот гул я услышала грохот далекой канонады, постепенно грохот нарастал, как приближающийся гром, и мне показалось, что запахло горелым. Запах этот откуда-то принесло ветром.

Я вошла в дом, закрыла дверь на засов и направилась к отцу. Он совсем расхворался. Я присела у кровати. Мне страшно, когда отец вот так молча лежит, закрыв глаза, и я стараюсь быть рядом, говорить с ним.

— Папа, хочешь, я тебе стихи Янки Купалы почитаю?

Едва успела я спросить, как в дверь кто-то постучал.

«Витя, наверно, что-то забыл», — подумала я и побежала открывать. По привычке спросила:

— Кто там?

— Элик.

Я растерялась от неожиданности. Подошла мама, и, в растерянности глядя на нее, я прошептала:

— Элик.

Стук повторился, настойчивый и нетерпеливый.

— Открой, — сказала мама.

— А если он не один?

— Все равно они выломают дверь.

— Скорее! — послышалось за дверью.

Я открыла. Вот он, Элик, прошмыгнул мимо, в немецкой форме, с автоматом в руке, от немца не отличишь.

— Не выгоняйте меня! Не выгоняйте! Только вы можете меня спасти! — взмолился он.

Мама торопливо закрывала двери на все запоры. Элик подался в мою сторону. Я невольно отшатнулась.

— И ты, и ты боишься меня?! — взвизгнул он. — Почему?!

— Не кричи. Тихо, — проговорила мама. — Что случилось?

Элик заговорил быстро-быстро:

— Нашу роту везут в Германию. Я убежал из поезда. Я не хочу в Германию! Ненавижу их! Ненавижу!

Я не могла смотреть на Элика в фашистской форме, обвешанного гранатами с длинными ручками, с автоматными дисками в кожаном футляре и ранцем. На голове ненавистная каска. Я отвернулась, отошла к окну. Что делать? Я знала: если Элика найдут у нас, всем конец. Никого не пощадят. И Элик знал. В эту минуту к нашей калитке подошли двое солдат. Остановились.

— Немцы! — в ужасе крикнула я.

Мама бросилась в сенцы.

— Элик, помоги!

Вдвоем они приставили лестницу на чердак.

— Скорее! В конце чердака есть лаз в другую квартиру. Наше счастье, если соседи его не заколотили. Там под кухней у них погреб. В случае чего, прыгай туда. Только не оставь никаких следов.

Элик мгновенно взлетел на чердак, его шаги послышались на потолке. Мы с мамой отставили лестницу в угол. Немцы поднимались по ступенькам крыльца и разговаривали между собой. И тут я увидела автомат Элика. Он положил его у стены в сенцах, когда помогал маме нести лестницу. Я схватила автомат, подбежала к тайнику и остановилась. Куда Витя положил загнутый гвоздь, которым поднимал крышку тайника? Я бросила автомат в печь, сердце колотилось часто-часто. А в дверь уже стучали, но как-то нерешительно. Если б я не видела своими глазами немцев, никогда б не подумала, что это они так стучат.

Мама открыла. За дверью стояли два пожилых солдата. Они даже не переступили порога, только спросили, есть ли в доме мужчины или юноши.

— Нет, — ответила мама.

Немцы были усталые, равнодушные и нерешительные. Я не привыкла видеть их такими, Они потоптались на пороге и пошли обратно к калитке, даже не оглянулись. Мы видели, как они направились к соседнему дому.

Когда все стихло и мы убедились, что беда миновала, я спросила у мамы:

— Сказать Вите, что Элик у нас?

— Пока не нужно.

— Тогда я отдам Элику автомат, не то Витя заметит.

Я вынула из печи автомат. Мы с мамой приставили лестницу. Я с автоматом полезла на чердак. Было светло, и я увидела, что на чердаке Элика нет. Значит, он в соседней квартире, прошла на другой конец чердака, лаз был открыт. Мне стало страшно, когда я подумала: «Окажись здесь другие немцы, они поднялись бы на чердак и нашли Элика со всеми его гранатами».

— Элик, — позвала я сверху. Лестницы не было, а прыгнуть боязно, высоко. — Элик! — еще громче позвала я.

Откинулась крышка погреба, и показалась голова в каске.

— Что, тихо? — спросил Элик.

— Пока тихо. Возьми свой автомат.

— Бросай.

— А вдруг стрельнет?

Элик вылез из погреба, поставил под лазом табуретку, встал на нее и взял из моих рук автомат.

— Ты закрой лаз на задвижку. Когда принесу тебе поесть, постучу.

— Еду не приноси, у меня в ранце сухой паек лежит. Я сам к вам спущусь, если понадобится.

— Тогда закрывайся.

Я вернулась к себе, закрыла чердак и спустилась по лестнице в сенцы.

— СД горит, — объявил брат, вернувшись домой. — Мама, есть хочу. — Витя мыл руки и рассказывал: — Железная дорога забита платформами и зенитными орудиями. В город понаехало пропасть гитлеровцев и прочей швали! Огромные тягачи запрудили улицы, едут, а под ними земля так и вздрагивает.

— Ты весь день ходил по городу?

— Прятался в развалинах. — Витя достал из-за пазухи пистолет, заглянул в дуло: — Почистить нужно.

— Ты стрелял?

— Ни одного патрона не осталось. А в конце нашего переулка, на кладбище, фашисты устанавливают зенитки. Готовятся к бою.

Канонада приближалась. Бой не прекращался, гул слышался со всех сторон.

Ночью над городом поднялось зарево пожаров. Взрывались и горели здания со всех сторон.

Весь день 2 июля в городе не затихала стрельба. Не работал водопровод. По радио передали — все мужчины и юноши, оставшиеся в городе, должны явиться на регистрацию. Кто не явится, будет расстрелян.

Город в огне. Дым застилал солнце, в воздухе носились обрывки обгорелых бумаг, написанных по-немецки, на них штампы германских учреждений. Здание пединститута, в котором находилось СД, фашисты подожгли первым. А теперь все кругом горит — треск, удары отваливающихся кирпичей, взрывы.

Витя опять убежал. Мама волнуется. Бабушка ее успокаивает.

На чердаке осторожные шаги. Я выглянула в сенцы: Элик открыл лаз.

— Витя дома?

— Нет.

— Подай лестницу.

Я приставила лестницу к лазу. Элик спустился без кителя и без оружия и пошел на кухню, к маме.

— Валентина Ивановна, дайте мне, пожалуйста, Витины брюки и рубашку, а то в этом никуда не выйдешь.

Мама принесла последние брюки и рубашку. Теперь Вите даже не во что будет переодеться. Элик подумал с минутку и поверх немецких брюк надел Витины. Штанинами он прикрыл голенища сапог на толстой подошве с железными подковами. Элик расправил плечи, сделал неопределенный жест рукой и вышел за дверь.